Анатолий Рыбаков - Кортик. Бронзовая птица. Выстрел

Открылась дверь, и на пороге появился Юра, оглядел всех.

– Привет!

– Привет!

– Все в сборе, – сказал Юра, – вот и прекрасно. Я давно ждал случая, когда вы будете вместе. У меня есть кое что вам рассказать.

После показаний Юры, следователь Свиридов, расхаживая по кабинету, говорил Мише:

– В чем была неясность? Шаринец – мелкий карманный воришка, и связан он с карманниками высшего класса – маравихерами. Воры придерживаются своей специальности, совершенствуются, достигают виртуозности. Было сомнительно, что профессиональные маравихеры пытались ограбить квартиру, – у них не бывает даже отмычек. Юра выкрал ключи – все встает на свое место. Ключи были вручены Шаринцу…

– Они были у Навроцкого час полтора, не больше, – заметил Миша.

– Вполне достаточно, чтобы в любой слесарной мастерской изготовили такие же. Итак, Навроцкий вручил ключи Шаринцу. Но в чем была его задача, пока неясно. Выкрасть документы? Они Навроцкому не нужны – товар отправлен и проверить ничего нельзя. Убить Зимина? Совсем нелепо, бессмысленно. Ладно! Разыщи своих мальчишек и тащи их ко мне. И побыстрее!

Через час Миша был у Свиридова со Шнырой и Паштетом.

Свиридов указал Паштету на стул у стены.

– Посиди в сторонке, а ты, Леня Панфилов, сядь возле меня и отвечай.

Свиридов разложил на столе фотографии.

– Ты бы узнал человека, с которым Шаринец вышел из пивной?

– Узнал бы, пожалуй…

– Есть он здесь?

Шныра просмотрел фотографии, указал пальцем на одну:

– Думаю, этот.

– Точно?

Шныра еще раз просмотрел фотографии.

– Думаю, он.

– Еще кого нибудь из этих ты видел?

– Нет.

– Посмотри как следует, подумай, вспомни!

Шныра еще раз посмотрел фотографии.

– Нет.

– Сядь на место Паштета, а ты, Паштет, сядь сюда.

Шныра и Паштет поменялись местами. Свиридов смешал фотографии, разложил их в другом порядке.

– Покажи, с кем Шаринец вышел из «Гротеска».

Паштет показал на того же, на кого показывал и Шныра.

– Кого еще из этих людей ты видел?

Паштет показал еще на пожилого человека, несколько обрюзглого, с тяжелым взглядом.

– Вот этого.

– Когда? Вчера? Позавчера?

– Раньше.

– Где?

– Во дворе, где пустые бутылки принимают.

– Он бутылки сдавал?

– Нет, проходил через двор. Пивная рядом со складом, в заборе проход… Я его раза два видел.

Свиридов подозвал Шныру, показал фотографию.

– А ты его видел?

– Нет, не помню.

– Он видел, а ты не видел?

– Шныра старика заговаривал, – объяснил Паштет, – а я в очереди стоял, по сторонам смотрел, вот и видел.

– Ладно! – Свиридов собрал со стола фотографии, положил в ящик. – Обождите в коридоре, ребята, а ты, Миша, задержись.

Шныра и Паштет вышли.

– Я верю этим ребятам, – сказал Свиридов, – и все же просьба: сегодня они ни с кем не входят в контакт, никому не рассказывают, что были у меня и опознали этих людей.

– Будете брать? – догадался Миша.

– Возможно. Займи ребят чем нибудь, держи их при себе, не спускай с них глаз.

– Я предпочел бы участвовать в другом деле.

– Это исключено. Может не обойтись без стрельбы.

– Тем более хотелось бы.

– Я не успею оформить твое участие. Зато обещаю, что ты будешь присутствовать на их допросе, большего не могу.

Прямо от Свиридова Миша увел Шныру и Паштета в цирк.

Трибуны были пусты, на манеже тренировались артисты.

– Посмотрите, вам будет интересно, – сказала Эллен.

Она усадила в первом ряду Шныру и Паштета, а сама с Мишей села поодаль.

– Ты не узнала насчет ребят? – спросил Миша.

– Я говорила… Но поздно. В цирке начинают с трех четырех лет.

– Не все вырастают в цирковой семье.

– Наша работа сложнее, чем ты себе это представляешь…

– Почему… Я представляю…

– Тебе хочется пристроить их к делу, так ведь? – продолжала Эллен.

– Но в цирке нужны известные способности, даже одаренность или тренировка с раннего детства.

– Все понял! – сказал Миша. – И больше не настаиваю.

Они сидели на пустых трибунах, смотрели на тренирующихся артистов.

– Скоро мы уезжаем на гастроли, – сказала Эллен.

– Куда?

– В Мурманск.

– Лучше бы на юг.

– Нет, там сейчас хорошо, весна… Я люблю весну. Иногда мне хочется уехать туда, где весна начинается еще в феврале, куда нибудь в Туркестан или Закавказье. А потом вместе с весной двигаться на север, переезжать из города в город… Мы, цирковые, вечные скитальцы.

– Ты хочешь сказать, что я тебя могу видеть раз в три года?

– Я не это имела в виду, – уклончиво, как показалось Мише, ответила Эллен. – Но моя жизнь – это ездить, работать и улыбаться.

– Действительно, почему ты все время улыбаешься? В театре актеры тоже раскланиваются, но не улыбаются.

– Нелепо было бы улыбаться Гамлету или королю Лиру, – возразила Эллен, – а мы веселим зрителя. Даже если я чуть не разбилась, я должна улыбаться: все хорошо, прекрасно, весело и удачно. Вот мы и улыбаемся… Слушай, этот дяденька, который тогда бросил мне букет, а потом явился за кулисы с комплиментами… Ты знаком с ним?

– Да, а что?

– Артист погорелого театра! Передай ему, чтобы он больше не посылал мне цветов.

– С удовольствием, – согласился Миша, хотя совсем не представлял себе, как он это скажет Навроцкому.

– Ты останешься на представление? – спросила Эллен и встала. – Сегодня будут Бим Бом, Виталий Лазаренко, останешься?.. Хорошо, посиди, я схожу за контрамарками.

В то время когда Миша со Шнырой и Паштетом досматривали в цирке представление, Смоленский рынок был погружен в темноту.

Темно было и в прилегающих переулках, здесь рано ложились спать, рано вставали – рынок начинался с рассветом. Только тускло светились завешенные окна «Гротеска», и, когда открывалась дверь, доносился оттуда приглушенный шум голосов, стук пивных кружек, женский смех, обрывки песен.

Свиридов велел своим людям подходить по одному, с разных сторон, так, чтобы в десять вечера оказаться у «Гротеска», трое – у главного входа, трое – у заднего, во дворе.

Ровно в десять Свиридов открыл дверь и с двумя сотрудниками вошел в «Гротеск».

Вид людей в кожаных куртках, остановившихся у дверей, не оставлял сомнений в том, кто они такие. Все смолкло. Оборвалась песня в углу, застыл официант с кружками в руках, игроки прикрыли карты кто ладонями, кто локтями, смолкли парни и накрашенные девицы.

Тишину разорвал истеричный женский крик:

– Облава!

Крик оборвался, все молчали.

– Никому не вставать! – приказал Свиридов. – Официант!

– Слушаюсь! – ответил официант, продолжая держать в каждой руке по четыре кружки, наполненных пивом.

– Иди вниз, скажи Василию Ивановичу, Серенькому и всем, кто там есть, чтобы выходили.