Анатолий Рыбаков - Кортик. Бронзовая птица. Выстрел

– Мы вас будем ждать в клубе, – сказал Миша Николаю.

Николай опять улыбнулся в знак того, что он не обманет и исполнит обещанное.

После завтрака Генка и Бяшка отправились на станцию.

Плата за проезд в поездах и трамваях была введена недавно, ребята к ней еще не привыкли. Да и денег у отряда было мало.

– Туда поедете зайцем, – сказал Миша, – а обратно возьмете один билет. С ним Бяшка будет сидеть возле продуктов. А Генка будет бегать от контролера.

– Не надо нам никакого билета, – заявил Генка, – не первый раз. Проедем.

– Нет! С мешками трудно бегать. Только продукты растеряете! Так что один билет возьмите обязательно.

Коровин тоже пошел на станцию – встречать директора детдома Бориса Сергеевича.

Звено Зины Кругловой осталось в лагере по хозяйственным делам. Остальные ребята отправились в деревню.

… Деревня раскинулась под горой, на берегу реки. Бревенчатые избы, крытые тесом и соломой, тянулись вдоль широкой, длинной улицы. Дворы обсажены ветлами. Высокие, могучие дубы группами по два-три дерева виднелись здесь и там. Возле новых выложенных на земле бревен валялась желтоватая стружка.

Трубя в горн, отряд прошагал по улице и остановился возле сельсовета. Неподалеку стоял длинный пустой сарай. Это и был будущий клуб.

Привлекаемые звуками трубы и видом шагающего по деревне отряда, деревенские мальчишки и девчонки сбегались со всех сторон. Кто постарше, подошел ближе, малыши стояли в отдалении; засунув пальцы в рот и тараща глаза, они смотрели на пионеров, хотя видели их уже не в первый раз.

Почему-то не было Жердяя.

– Что же вы елок для клуба не принесли? – спросил Миша.

– Пошли мы утром в лес, а он как заверещит, как застрекочет! – ответил маленький чернявый паренек, по прозвищу «Муха».

– Кто – он?

– Известно… леший.

Пионеры засмеялись.

Муха боязливо оглянулся по сторонам:

– Вы не смейтесь. Грешно смеяться.

Кит, которому на этот раз не удалось остаться на кухне, сказал:

– Дрова, хворост, грибы вы небось собираете, не боитесь.

Муха качнул головой:

– То другое дело. Тогда леший молчит, не сердится. А на клуб, видишь, не дает, не позволяет.

– И без вас обойдемся, – сказал Миша. – Славка, беги со своим звеном за елками, а мы займемся книгами.

Книги раздавали долго. Каждый рассматривал свою, затем ту, которую взял сосед. И, конечно, последняя нравилась больше. Книги с картинками брали охотно, от антирелигиозных отказывались: «Мамка увидит – выбросит».

Подошли еще два мальчика. Один, толстый, мордастый, с носом кнопкой, – Сенька, сын деревенского лавочника Ерофеева, второй – шестнадцатилетний, высокий, глуповатый Акимка-балбес, его верный друг.

– А! – закричал Сенька. – Пионеры юные, головы чугунные, сами оловянные, черти окаянные!.. Это что? – Он вырвал у одной девочки книгу. – Опять против бога?

Потом с заискивающей и в то же время нахальной улыбкой обратился к Мише:

– Дал бы и мне почитать, а?

– Дать можно. Только не эту. Эту Вера берет.

Миша взял из рук Сеньки книгу и возвратил ее Вере.

– Подумаешь, Верка сопливая! – хмыкнул Сенька. Потом ехидно спросил: – Что это вас так мало?

– В лагере остались, – ответил Миша.

– Знаем! Разбежались кто куда. Теперь не соберете.

– А ты и рад! – укоризненно заметил Муха.

– Помалкивай, Муха! – огрызнулся на него Сенька. – Ты мне плот подавай, слышишь! Голову оторву.

– Не брал я твоего плота.

– Врешь, брал! Вместе с Жердяем и утащили. Своего нет, так чужое воруете, жулье несчастное!

Начиная кое о чем догадываться, Миша спросил:

– Что за плот?

– Плот у меня угнали, – сердито проговорил Сенька. – Угнали, подлюги, и не говорят куда. Жулье!

– Почему ты думаешь, что это сделали именно они?

– Кому же больше! Жердяй – вор. Брат его Кузьмина убил? Убил. Наплачется теперь в тюрьме.

– Какой брат?.. Какого Кузьмина?.. – ничего не понимая, спросил Миша.

С радостным удивлением сплетника Сенька уставился на Мишу:

– А ты не знаешь?

– Ничего не знаю…

– Так ведь Николай, Жердяев брат, Кузьмина убил, – делая страшное лицо, сказал Сенька. – Кузьмина, мужика нашего одного. Из револьвера застрелил. Как же вы не знаете? Там уж вся деревня была. И доктор приезжал, и милиция. Уж их в город увезли – и Кузьмина мертвого, и Николая, бандита этого.

– Когда это было, где? – в страшном волнении спросил Миша.

– Утром сегодня. На Халзином лугу. Там его Николай и застрелил. И лодку куда-то запрятал. А еще активист считается! Все они, активисты, – бандиты.

– А где Жердяй?

– Кто его знает? Дома сидит. Стыдно небось людям в глаза смотреть, вот и сидит дома. А вы и не знаете ничего? Эх вы, пионеры-комсомольцы! Пошли, Акимка.

Лузгая семечки, они вразвалку пошли по улице. Ошеломленный, Миша растерянно глядел им вслед. Может быть, Сенька все наврал?

Но Муха печально проговорил:

– Это он верно рассказал. Николая в город увезли. На телеге.

Миша приказал Славке вести отряд в клуб, а сам побежал к Жердяю.

Только теперь Миша обратил внимание на то, как взбудоражена деревня.

Везде стояли кучки крестьян, а возле лавки Ерофеева шумела большая толпа. И по тому, как люди волновалась, было видно, что говорят они именно об этом загадочном убийстве. А оно было загадочным.

Трудно поверить, что Николай убил Кузьмина. Добрый, приветливый человек! Всего несколько часов назад Миша видел Николая и Кузьмина, разговаривал с ними. Они стояли перед его глазами: Николай в потертой солдатской шинели без хлястика, Кузьмин в старых обрезанных сапогах, веслом отталкивающий лодку от берега. И это тихое утро, первые лучи солнца, свежий холодок реки, лилии меж зеленых листьев…

И зачем ему убивать Кузьмина? Миша не мог в это поверить. И с каким злорадством говорил Сенька Ерофеев: «Все активисты – бандиты».

Рыбалины жили на краю деревни, в покосившейся избе под соломенной крышей. Концы тонких стропил торчали над ней крест-накрест. Два крохотных оконца падали на завалинку. Дверь из грубо сколоченных досок вела в холодные сени, где висели хомуты и уздечки, хотя ни лошади, ни даже коровы у Рыбалиных не было. Они были безлошадники, наибеднейшие крестьяне.

– Здравствуйте, – сказал Миша, входя в избу.

Мать Жердяя, Мария Ивановна, худая женщина с изможденным лицом, раздувала на загнетке огонь под черным чугунным горшком. Не разгибая спины, она обернулась на Мишин голос, тупо посмотрела на него и снова отвернулась к печке.

Жердяй тоже с безучастным видом посмотрел на Мишу и отвернулся.

На земляном полу виднелись закругленные следы метелки. Грубый деревянный стол был испещрен светлыми полосками – следы ножа, которым его скоблили. Вдоль стен тянулись лавки, темные, потертые, гладкие: на них сидели уже не один десяток лет. В переднем углу висела маленькая потускневшая иконка с двумя засохшими веточками под ней. На другой стене – портрет Ленина и плакат, на котором был изображен красноармеец, пронзающий штыком всех белых генералов сразу: Деникина, Юденича, барона Врангеля и адмирала Колчака. Красноармеец был большой, а генералы маленькие, черненькие, они смешно барахтались на острие штыка.