Михаил Колесников - Экспедиция идет к цели [Приключенческая повесть]

— Святой лама, моя сестра сильно больна… — проговорил он почти шепотом.

Знахарь взял с полки толстую книгу в кожаном переплете, открыл ее наугад и стал что-то бормотать на тибетском языке.

— Тащи сестру! — приказал он. — Жизнь ее на пороге вечности…

Чимид вышел, бережно взял на руки стонавшую Дол-гор и вернулся в юрту. Он положил сестру на кошму у ног знахаря.

— Ей требуется лечение физическим способом, — произнес Шараб, осмотрев больную.

Он наклонился и сжал руками грудную клетку девушки. Долгор закричала. Шараб, не обращая внимания, стал мять ей живот. Потом взял с полки медную чашечку с какой-то темной жидкостью, разжал деревянной лопаткой зубы больной и влил ей в рот эту жидкость. Долгор захлебнулась и закашлялась.

— Придешь через три дня, — сказал он Чимиду. — Теперь все зависит от милости богов. Да не забудь, что за лечение причитается корова, два теленка, четыре барана и четыре ягненка.

Чимид покорно склонил голову, поднял с пола сестру и, пятясь, вышел.

Не так давно белая восьмистенная юрта Бадзара стояла на самом почетном месте — на юго-западном конце ряда юрт стойбища. В крайней юрте на северо-западе жил бедняк Аюрзан. Но после того как Аюрзан уговорил аратов объединиться в артель, все откочевали в долину, и Бадзар остался один. Почета больше не было. Теперь в артели на юго-западном конце стоит юрта председателя Аюрзана, и он самый уважаемый человек.

Потому-то Чимид без всякого труда нашел юрту Бадзара.

Ночевал он вместе с другими пастухами в кособокой серой юрте. Здесь же, на овчине, лежала Долгор. Она всю ночь стонала, и Чимид долго не мог уснуть. Только он закрыл глаза, как кто-то толкнул его в бок. Перед ним стоял Бадзар, сощурив острые глазки.

— Беззаботный тарбаган весну проспит, — проговорил он. — Твои братья уже в степи, а ты отлеживаешься. С таким почтительным сыном скоро по миру пойдешь!

Чимид вскочил. В юрту падал дневной свет.

— Оседлай солового коня. За тремя холмами твоя отара. Да поворачивайся! — сказал Бадзар и вышел.

Долгор металась в бреду, выкрикивала непонятные слова. Ее щеки горели, на губах была пена. Чимид с жалостью посмотрел на нее — ему не хотелось оставлять сестру одну без присмотра. Пожевав без всякого аппетита сушеного мяса, он отправился в степь.

Когда солнце поднялось над самой высокой горой, Чимид загнал овец в укромную лощину, стреножил коня и тайком пробрался в юрту к сестре. Долгор лежала на овчине лицом вверх, под ее закрытыми глазами чернели могильные тени. Дыхание вырывалось с хриплым свистом. Чимид окликнул ее, но она не раскрыла глаз. Тогда Чимид решил, что сестра при смерти, выскочил из юрты и побежал к знахарю. Шараб, как и вчера, сидел на коврах, лениво перебирая четки.

— Она умирает… Помоги!.. — крикнул Чимид.

Но ни один мускул не дрогнул на сером, как войлок, лице знахаря. Он взял с полки книгу, раскрыл ее, пробормотал какую-то молитву и, сдвинув брови, сказал:

— Нам не дано властвовать над бурханами. Много людей умерло в этом году от цинги. Много людей умрет. Я жалкий слуга духов, и у меня нет золотого плода, драгоценный сок которого делает людей здоровыми… Смирись и разбери решетку юрты — твоей сестре пора отправляться в страну бурханов. Отнеси ее в долину смерти и положи головой на запад; навещай сорок дней и сорок ночей. Если священные собаки и хищные птицы не побрезгуют ее телом, значит, она была праведницей и весь грех на тебе…

— Спаси ее, спаси! Я отдам все, что у меня есть… — в исступлении хватался Чимид за гутулы Шараба. — У меня никого нет на свете, кроме нее…

— Не гневи богов, жалкий безумец, — оттолкнул его знахарь. — Она умрет, как умерли другие. Такова воля богов. Иди и выполняй сказанное!

Чимид поднялся с земли и, сгорбившись, направился к двери.

— Не забудь уплатить за лечение! — сварливо крикнул ему вслед лама. — Загробный владыка Эрлик-Номон-хан записал твой долг в судную книгу…

«Нужно посоветоваться с Бадзаром», — решил Чимид. Но, вспомнив, что оставил овец без присмотра, пошел к пастухам, чтобы упросить кого-нибудь покараулить хозяйскую отару. Еще издали он услышал шутливо-печальную песенку и поехал на пронзительный фальцет.

— Эй, Чимид! Все ли спокойно? — еще издали закричал веселый пастух Гончиг и подъехал к Чимиду: — А я вижу — ты убрался; думаю, нужно за твоей отарой поглядеть. Не в добрый час нагрянет этот проклятый мангус Бадзар — будет тебе выволочка. — У Гончига была круглая стриженая голова с большими оттопыренными ушами и вечно смеющиеся глаза с нависающими толстыми веками. Халат — сплошная рвань.

— Сестра при смерти… — выдавил из себя Чимид. — Ходил к эмчиламе, а он приказал отнести ее в степь.

Лицо Гончига помрачнело. Он вертел в руках длинную березовую палку с петлей из тонкого ремня на конце.

— Плохи твои дела, Чимид. Эти знахари умеют только плату брать. Вот я прошлой осенью побывал с караваном в городе, так там настоящие врачи лечат. Все в белых халатах и веселые. Мне больной палец мигом ножом отхватили, теперь не болит. — Он показал Чимиду обрубок пальца на левой руке. — Далековато до города, а то бы и твою сестру вылечили без всякой платы. Закон такой. Плюнь ты на этого обиралу Шараба, бери любого коня из табуна и вези сестру на север, в Дунду. Там врач есть. Может быть, еще не поздно! — добавил он.

Чимид безучастно слушал эти слова. Далеко до Дунду, и сестра, наверное, не вынесет тяжелой дороги… А может быть, она подождет умирать, и ученые врачи, более мудрые, чем Шараб, изгонят болезнь, и Долгор снова станет сильной и здоровой? Он упадет перед врачами на колени и упросит их вылечить сестру. Только бы Долгор подождала еще несколько дней. Бадзар даст ему самого выносливого коня, и он быстро доскачет с больной сестрой до ученого эмчи.

В просторной белой юрте старика Бадзара было людно. Свет скупо проникал сквозь наполовину закрытое войлочным клапаном верхнее отверстие. В воздухе висел синий дым. Может быть, поэтому лица гостей имели зеленоватый оттенок, казались безжизненными. Перед каждым стояла большая чаша, оправленная в серебро, наполненная до краев золотисто-пенным кумысом. Но никто не дотрагивался до чаш. В углу, поблескивая бронзой и медью, чему-то задумчиво улыбались идолы. Вход в юрту был плотно прикрыт, завешен одеялами. Гости молча дымили трубками, изредка выбивая их о подошвы гутул, и поглядывали на крупноголового седого монгола с землистым цветом лица, восседавшего на куче плоских подушек в хойморе — самом почетном месте жилища. Неподвижный, грузный, он напоминал бурхана из монгольского капища. Опущенные тяжелые веки еще больше усиливали это сходство. Это был Норбо-Церен, настоятель монастыря Хух-Борхон-сумэ. Потрясения последних лет изрезали его лоб и щеки глубокими морщинами. Погруженный в свои думы, он, казалось, не замечал окружающих.