Коллектив авторов - Пионеры — герои

— Ну что ж, — раздумывая, сказал Николай Евстафьевич, — пусть. — И, обращаясь к Григорию Смоляру, добавил: —Эта комната выходит на другую улицу — Революционную. Имейте это в виду.

Несколько дней пришлось прожить Григорию Смоляру на квартире Герасименко. За это время он написал несколько листовок, которые тут же были отпечатаны на пишущей машинке и с помощью Люси отправлены по назначению — в гетто. Подготовил два материала для подпольной газеты «Звезда». Люся тоже смогла передать их по адресу.

Благодаря Люсе он смог также связаться с членами подпольного райкома.

На четвёртый день пребывания Григория Смоляра на квартире Герасименко вечером в комнату вошла радостная Люся.

— Вот, — протянула она пакет. — Папа передал. Завтра на Сторожевом рынке встретитесь с одним человеком…

Григорий развернул пакет — там были немецкие документы на его имя. Глядя на неё, невысокую, белокурую, с большими голубыми глазами, он восхищался: сколько выдержки, смелости и энергии у этой одиннадцатилетней девочки.

Ему захотелось обнять её и сказать:

«Ты же не знаешь, Люся, какая ты героиня!» — но он сдержался и сказал просто:

— Спасибо тебе, Люся!

…Ночью раздался страшный стук в дверь. Григорий вскочил с кровати, выхватил из-под подушки пистолет.

— Передайте вот это Николаю или его товарищам. Тут документы, листовки… Уходите через окно, — шёпотом сказала Татьяна Даниловна.

— А вы?..

— Уходите, дядя! — послышался голос Люси. — Они скоро ворвутся!

…Через некоторое время, подталкивая прикладами автоматов, гитлеровцы вывели во двор Татьяну Даниловну и Люсю. Девочка была почти раздета. Прижимая к себе, мать заботливо укутывала её платком.

За ними один гитлеровец нёс пишущую машинку, другой — радиоприёмник, а третий, в штатском, мелко семеня ногами, подбежал к длинному в очках офицеру, что-то сказал, а затем протянул ему…

При свете фонарика Люся увидела галстук. Свой пионерский галстук, тот самый, что ей повязывала вожатая Нина Антоновна.

Люся бросилась к офицеру:

— Отдай, гад!

Но не успела… Ударом сапога фашист сбил Люсю с ног.

— Партизанен! — закричал немец и что-то приказал по-немецки.

Мать и дочь втолкнули в машину…

Всё это видел Григорий Смоляр, видел и ничего не мог сделать.

Один против двух десятков гитлеровцев — тоже воин, но только если в его руках не пистолет, в котором семь патронов, а автомат…

Татьяну Даниловну и Люсю бросили в 88-ю камеру, где уже находилось 50 с лишним женщин.

Это были жёны, родные и близкие минских подпольщиков.

Женщины подвинулись — в углу освободили местечко.

— Присаживайтесь, — сказала невысокая черноволосая женщина, — в ногах правды нет.

Чтобы согреться, Люся прижалась к маме.

— За что вас? — спросила одна из соседок.

— В город вышли без пропуска, — ответила Люся.

Мама чуть заметно улыбнулась — дочка хорошо запомнила наказ отца: чем меньше в тюрьме будут знать, за что сидишь, тем лучше.

Гестаповцы могут и провокатора подослать.

Через несколько дней Татьяну Даниловну вызвали на допрос.

Люся попыталась было кинуться вслед за мамой, но её грубо оттолкнул конвоир. Девочка упала на цементный пол. К ней подошла женщина, которую все уважительно звали Надеждой Тимофеевной Цветковой. Она была женой коммуниста-подпольщика Петра Михайловича Цветкова.

— Успокойся, дочка, — тихо сказала Надежда Тимофеевна, — успокойся. Не надо…

Это были первые и последние Люсины слёзы в тюрьме. Больше она никогда не плакала.

Прошло часа два. Люсе показались они вечностью. Наконец дверь открылась — ввели Татьяну Даниловну. Она прислонилась к стене. Одежда была изорвана — на теле видны кровавые следы побоев.

Люся бросилась к маме и помогла ей сесть. Никто ни о чём не спрашивал.

Женщины молча освободили место на нарах.

Вскоре дверь снова открылась:

— Людмила Герасименко, на допрос!

Люся сначала не поняла, что вызывают её.

— Люся, тебя! — подсказала Надежда Тимофеевна.

— О, боже! Хоть бы она выдержала, — шептала Татьяна Даниловна.

Её повели тёмным длинным коридором и втолкнули в какую-то дверь. Лучи яркого зимнего солнца больно ударили по глазам.

— Подходи ближе, девочка, — послышался очень ласковый голос. — Не беспокойся.

У окна стоял невысокий человек в штатском. Он внимательно смотрел на Люсю, как бы изучал её.

— Ну что ты такая несмелая. Садись вот сюда, — человек указал на стул. — Вот конфеты. Бери. — И он подвинул к ней красивую коробку.

Девочка посмотрела на конфеты, потом на человека.

Сколько ненависти было в её глазах. Человек как-то съёжился, сел за стол и спросил:

— Скажи, кто передал вам машинку?

— Купили до войны ещё.

— А откуда радиоприёмник?

— Он поломан. Только коробка…

— А кто приходил к вам?

— Многие.

Человек оживился.

— Назови мне имена, фамилии. И расскажи, что они делали у вас.

— Алик, Катя, Аня… мы играли в куклы. Фамилии Алика — Шурпо, а Кати…

— Я не о них спрашиваю! — заорал человек. — Кто из взрослых? Взрослых называй!

— Взрослых?.. Взрослые не приходили.

— Врёшь!

Человек выскочил из-за стола и начал бить её по лицу.

— Отвечай! Отвечай! Отвечай!

Но она молчала. Молчала и тогда, когда гестаповец, избивая её плетью, вырывал волосы, топтал ногами.

…В камеру она вошла, еле передвигая ноги, но с высоко поднятой головой и чуть заметно улыбалась. Все видели, что нелегко ей давалась эта улыбка.

Татьяну Даниловну и Люсю на допросы вызывали почти каждый день и почти каждый раз страшно избивали. А после одного допроса в камеру Люсю внесли почти без сознания. Внесли и кинули на пол.

Женщины заботливо уложили её на нары. Внутри всё горело. Очень хотелось пить. Очень хотелось кушать. Хотя бы маленький кусочек хлеба. Совсем маленький. Арестованных почти не кормили — в день давали ложек десять какой-то баланды…

И ещё очень хотелось спать. В камере арестованных набито битком.

Ночи коротали полусидя, прислонясь один к другому. Только слабые и больные лежали на нарах.

— Отсюда нам всем, родненькие, одна дорога — на виселицу, — словно сквозь сон слышала Люся чей-то горячий шёпот. — Одна…

Нет, была и другая — надо рассказать фашистам о том, что знаешь.

Будешь жить, кушать, спать, любоваться синим небом, загорать на солнышке, собирать цветы. А как их Люся любила собирать! Ранней весной на лесных полянках голубыми глазами смотрят на тебя подснежники, а ближе к лету весь луг усеян колокольчиками…

— Не хочу цветов, — шепчут потрескавшиеся губы девочки. — Не хочу! Не надо их. Пусть будут на свободе папа и его друзья. А если они там будут, на воздух будут взлетать фашистские составы, по ночам раздаваться выстрелы. Минск будет жить и бороться!