Юз Алешковский - Кыш и Двапортфеля [сборник]

– Интересно! – зевнув, заметил я.

– Нет! Это не интересно, а ужасно! Стыдно относиться к таким происшествиям как к детективным фильмам! Вообще, Алёша, я начинаю замечать, что в тебе нет гражданского чувства. В наши дни нельзя не быть гражданином!

– Мам! Ну что я такого сказал? – притворно удивился я.

– Банда «дикарей» хотела съесть лебедей, а он с зевком замечает: «Интересно!» Ну и ну!

– Мам, что ты меня всё ругаешь? Ты хоть расскажи, что было дальше! – попросил я.

– Ах, тебе хочется захватывающего продолжения? Перестрелок, пиф-паф, погони и стычек? Так? Я не желаю тебя забавлять! Только знай: люди, которым дорога́ природа Крыма, сделали своё благородное дело. Двух из них ранили ножами, но лебеди были спасены. Говорят, в облаве участвовали даже школьники, пионеры!

Тут я понял, что настал самый момент спросить, и спросил:

– Вот скажи: если ты говоришь, что нужно быть в наши дни гражданином, то отпустила бы ты ночью меня и Кыша участвовать в облаве?

– Отпустила бы не задумываясь! – сказала мама и тут же добавила: – Разумеется, я пошла бы вместе с вами.

– А-а! Вместе с нами! – сказал я и представил, как изумилась бы мама, если бы я рассказал ей всё, но, ловя маму на слове, я спросил: – А если я пойду с другим взрослым, то ты отпустишь меня на операцию по защите природы?

– Конечно, под ножи и пули я тебя не отпущу. Не рассчитывай. А вообще… короче говоря: когда до этого дойдёт дело, тогда и подумаем.

– Вот всегда ты так, – упрекнул я. – Скажи, а тех типов всё-таки поймали?

– Поймали только трёх главарей и отправили в Ялту, а двоим удалось бежать, – сказала мама.

Я не выдержал и захохотал, удивляясь, до чего же в разговорах можно всё переврать. Мама смотрела на меня, хохочущего, с большим осуждением. Перестав смеяться, я серьёзно спросил:

– Ты поверишь, если я тебе скажу, причём честно и без розыгрыша, что я сегодня ночью видел живого Пушкина и разговаривал с ним? Поверишь?

– Он мне самой в детстве снился.

– Нет! Я видел его не во сне, а в самом деле! Веришь?

– Знаешь что, Алёша? Пора взрослеть! – сказала мама.

– Если взрослеть – это, значит, не верить в чудеса, то я не хочу взрослеть! Вот и всё! – упрямо сказал я.

Мама задумалась и ничего не ответила. Мы стояли на берегу пруда и смотрели, как малыши кидали в воду кусочки белой булки, а белый лебедь, часто-часто шлёпая клювом, размачивал их в воде. Крошки, намокнув, медленно, почти незаметно для глаза тонули, и тут их ловили золотые рыбки. И одна из них – я почему-то сразу подумал, что именно её спас этой ночью, – и одна рыбка стояла в воде совсем неподвижно, вверх головой, и ждала, когда крошка булки сама упадёт к ней в рот. Она напомнила мне меня самого и первые снежинки зимы, которые я любил ловить губами. Я неожиданно обратился к золотой рыбке. Только я говорил про себя:

«Послушай, золотая рыбка, у меня есть к тебе одна большая просьба. Но не подумай, что ты мне что-нибудь должна. Нет! Нет! Честное слово, я тебя ещё тыщу раз могу спасти просто так… Я и воробьёв спасал, которые по глупости залетали в нашу квартиру, и бабочек, упавших в море и промочивших крылья… Просто, если тебе не трудно и если ты выберешь свободное время, пожалуйста, сделай так, чтобы я ещё хоть разочек поговорил с Пушкиным! Мне нужно доказать всем, всем, всем, что я не вру и уже с ним виделся!.. А научить меня плавать я тебя не прошу: научусь сам… Быстро читать и писать я тоже сам научусь… Ты только сделай так, чтобы я ещё хоть разочек поговорил с Пушкиным! Всего хорошего. Желаю здоровья и успехов. Поправляйся после вчерашнего!..»

Только я сказал это про себя, как услышал мамин крик:

– Кыш! Вернись!

– Пруд не для купания собак! – строго заметил кто-то рядом. – Здесь даже нам, людям, купаться запрещено!

Я глазам своим не поверил: в пруду купался Кыш. Он, наверно, сообразил, что пруд не море, что бояться нечего, и решил освежиться после стрижки. Услышав мамин крик, Кыш послушно поплыл обратно, но в глазах у него было недоумение и недовольство. Лебеди забили по воде крыльями и как-то противно захрюкали – видно, пожалели воды.

Я так и объяснил собравшимся, что Кыш – воспитанный пёс, но его подстригли, а как известно, если после стрижки не помыться, то волосинки долго и неприятно колются.

В этот день мы часов до трёх купались, загорали и лежали в тенёчке. Я перечитал «Сказку о рыбаке и рыбке», которую захватил с собой.

Сева, Симка и Вера тоже были на пляже. Они рассказали мне, что проявили плёнку и на карточках очень хорошо видно, как «Старик» и Жека заводят в пруд огромный сачок. Отпечатанные карточки ребята отнесли в милицию и дружинникам. «Старик» и Жека со своими девчонками сразу как в воду канули. Нашли лишь место их палатки, где остались только колышки, пустые консервные банки, пакеты от молока и незатушенный костёр.

Вера тоже рассказала, что сёстры из «Кипариса» взяли павлина под постоянное наблюдение и поэтому за него теперь можно не беспокоиться. Он в надёжных руках.

Мне на зависть, ребята ныряли с камней, плавали с масками и наперегонки. Я подумал: «Неужели я не человек, а топор? Почему все плавают, а я тону? Надо научиться держаться на воде!»

Я вместе с мамой зашёл в море, набрал побольше воздуха, но не выдохнул его, а лёг на воду и стал колотить по ней руками и ногами. И вот – чудо! Мне показалось, что я немного продержался на воде! Я снова вдохнул и попробовал просто, вроде пузыря, спокойно полежать. И снова – чудо! Я полежал, и меня слегка покачала волна!

Я радовался и кричал про себя: «Ура! Держусь! Ура!» – и даже подумал: а вдруг это золотая рыбка помогла мне научиться плавать, хотя я честно сказал, чтобы она этого не делала…

На радостях я побежал на лечебный пляж рассказать обо всём папе и нашёл его в машине времени. Папе здорово увеличили нагрузки. Он с трудом нажимал ногами на педали и двигал руками рычаги. Увидев меня, он промычал:

– Уходи! Не-е ме-ешай!

Экипаж других трёх кабин – Левин, Осипов и Рыбаков – тоже охотно тренировался, и сестра им сказала:

– Полегче… полегче! Процедурная ходит ходуном.

Никто на этот раз не просил меня перевернуть песочные часы раньше времени. Ждать мне надоело.

– Пап! Я научился плавать! – сказал я, вышел из процедурной и, перед тем как вернуться к маме, заглянул к папиным соседям. Все они только что вылезли из моря и загорали.

Федя, наверно думая о Норде, неподвижным взглядом хмуро смотрел в небо. Милованов, накрыв лысину платком, дремал, а Торий решал шахматную задачу. Василий Васильевич отвёл меня в сторонку и сказал:

– Я сейчас сплавал на ваш дикий пляж и обо всём договорился.

– С кем? – Я ничего сначала не понял.

– С твоей мамой.

– И она разрешила?