Камил Икрамов - Круглая печать. Повести

Через некоторое время из калитки вышел кожаный человек и, внимательно оглядев узбекского мальчика в тюбетейке и халате, принялся заводить мотоцикл.

- Каерга кетяпсыз? - неожиданно для самого себя бухнул Талиб по-узбекски.

- Чего? - переспросил человек.

Талиб перевел свой вопрос на русский:

- Куда вы едете?

- А тебе зачем?

- Я за вами побегу. Я от керосинной лавки бежал.

- Понравился? - кивнул человек на свой мотоцикл.

- Да! - ответил мальчик.

- Понимаешь, - сказал кожаный человек, - я бы тебя посадил на багажник, но сам еще плохо езжу. Боюсь, уроню тебя.

- Я буду крепко держаться.

- Понимаешь… (Скоро Талиб убедился, что человек этот все слова говорил только после слова «понимаешь».) Понимаешь, этот мотоцикл мы реквизировали у офицеров. Ездить на нем я не обучился как следует. На автомобиле могу, а на этом никак не освоюсь.

- Я буду крепко держаться, - повторил Талиб.

Человек еще немного подумал и сказал:

- Понимаешь, а тебя дома не хватятся?

- Нет.

- Понимаешь… - замялся человек в коже. - Садись сюда и держись крепче.

Талиб уселся верхом на багажник и, чтобы успокоить несколько озадаченного хозяина мотоцикла, серьезно сказал ему:

- Я понимаю.

Сначала они подъехали к большому белому зданию, где помещался Совет рабочих и солдатских депутатов. Там было много народу, шум, суета. Ходили солдаты с винтовками и какие-то рабочие. Стояли лошади под седлами и сразу два автомобиля.

Хозяин мотоцикла ушел по делам и долго не возвращался. Потом он вышел с какой-то бумажкой в руках, перечитал ее и сунул в наружный карман своей сверкающей куртки. Что-то изменилось в его облике. Талиб не сразу даже понял. На правом плече у него висел большой пистолет в деревянной кобуре.

- Понимаешь, - сказал он Талибу, - порученьице дали. Надо произвести обыск у одного генерала. Бекасов. Не слышал? Солдаты туда пошли.

Ехать пришлось довольно далеко, по пути они догнали двух солдат, старого и молодого, которые, как выяснилось, шли к тому самому генералу Бекасову. Генерал уже несколько лет был в отставке, но на всякий случай у него нужно изъять оружие, и если при обыске у него найдется что-либо предосудительное, то генерала тоже нужно изъять. Мало ли что может случиться.

Человек в кожаной форме и Талиб подъехали к генеральскому дому раньше, чем подошли солдаты. Они уселись на скамейку у арыка на другой стороне улицы.

Мотоциклист с удивлением, будто в первый раз, оглядел свои ботинки, краги, штаны, куртку, положил на колени деревянную кобуру, пощелкал по ней пальцем и сказал:

- Понимаешь, какое удивительное дело. Год назад в это самое время я ходил в кандалах и полосатом халате, гонял тачку на прииске, и каждый надзиратель с одной лычкой или даже без лычки мог дать мне в морду. Не в лицо, а в морду, ведь у каторжника лица нет. Понимаешь? И вот сижу я теперь с тобой на лавочке, в кожаной куртке, и в кармане у меня ордер на арест и обыск генерала Бекасова. Мне дано решать, ходить этому генералу по земле или сидеть ему в кутузке.

Талиб слушал и кивал в ответ, понимая, что человек говорит что-то очень важное для себя, говорит не ему, а себе. Не будь здесь никого, он все равно говорил бы это про себя или даже вслух своему мотоциклу:

- Понимаешь, жизнь, оказывается, очень длинная вещь. Я и не думал, что доживу до этих дней. Просто не верилось. Вот и этот генерал. Командовал он, наверно, сначала взводом или ротой, потом, допустим, полком, дивизией… или в штабе служил. Били его японцы, ругали старшие начальники, сам государь император его в отставку выгнал за глупость, допустим… Жил себе генерал и не думал, что царя прогонят, что Керенский убежит, а будет судьбу его решать бывший каторжник Федор Пшеницын.

Мотоциклист порылся в кармане кожаных брюк, вытащил трубку и сунул ее в рот.

- Курить, понимаешь, бросил, сосу теперь пустую, как грудной младенец. Чахотка у меня.

- У дяди Юсупа тоже чахотка, - сказал Талиб.

- Плохое дело. Я в тюрьме две вещи приобрел: образование и чахотку. Вернее, образование в тюрьме, а чахотку на каторге. Мне очень повезло. Был я литейщиком на заводе в Москве, книжки иногда почитывал, а в тюрьме меня жизнь свела с образованнейшими людьми. Три года я с ними пробыл, они занимались со мной по очереди, подготовили за гимназию. И алгебру, и геометрию, и русский язык с литературой. Говорили: выйдешь на поселение, сможешь сельским учителем быть. Мне это очень по душе - быть сельским учителем. Глухая такая деревня в лесу, молоко, ягоды, картошка своя, речка недалеко, вода синяя, а по берегу, по зеленой траве ходят белые гуси. Понимаешь, синяя вода, зеленая трава и белые гуси. Это мне на каторге так мечталось. А вот вышло все иначе, партийный долг иного требует. Да и не смог бы я в деревне, я городской человек, толпу люблю, сутолоку… - Твой отец кто? - спросил он, пряча трубку обратно в карман брюк.

- Кузнец, - ответил Талиб.

- Самая пролетарская профессия. Ты ему помогаешь в кузне?

- Он два года в России, его на работы взяли.

- Теперь вернется скоро, небось написал уже.

- Он ничего не пишет, ни одного письма.

- Понятно, - сказал мотоциклист. - Ты меня зови дядя Федя. Пшеницын. А мать чего делает?

- Умерла она три дня назад, - сказал Талиб.

- Понятно. - Федор опять вытащил трубку и сунул ее в рот. Больше он ничего не говорил до тех пор, пока не подошли те два солдата, которых они обогнали в пути.

- Понимаете, хлопцы, - сказал Пшеницын солдатам. - Мы должны вежливо войти, предъявить ордер и на законном основании произвести обыск. Чтобы все было аккуратно. Пошли. И ты иди с нами: посмотришь, как генералы живут.

Они подошли к парадному, и Федор с силой крутанул вертушку звонка, на котором было написано: «Прошу повернуть». Дверь приотворилась, и в щелку выглянула пожилая женщина в фартуке и косынке.

- Ох, господи! - испугалась женщина. - Вы к кому?

- Обыск! - сказал Пшеницын.

Дверь тут же захлопнулась, и Федор опять с силой крутанул звонок. В доме послышались голоса, и хриплый бас прогудел:

- Минуточку, господа.

Вскоре дверь распахнулась настежь.

Маленький лысый старичок с венчиком серебристого пуха вокруг лысины, с большими и пышными седыми усами стоял в передней. На нем была домашняя курточка со шнурами на груди, генеральские брюки с красными широкими лампасами и мягкие войлочные шлепанцы.

- Прошу вас, господа большевики. Я долго ждал вас.

Федор Пшеницын пропустил солдат вперед, а сам прошел вместе с Талибом.

- Вот ордер, - сказал он генералу.

- Даже ордер? - иронически удивился генерал. - Зачем такие формальности? Я готов ко всему.

Федор нахмурился и очень резко сказал: