Камил Икрамов - Круглая печать. Повести

- Понимаешь, - начал послеобеденный разговор Федор, - вот эта женщина, Олимпиада Васильевна, очень хороший человек - ее родной брат со мной на прииске работал, завалило его породой, - но она не понимает, что он погиб не зря. Ему дали шесть лет каторги за подпольную типографию. Напечатал он всего тысячу или чуть больше листовок. И погиб. Она говорит, зря погиб. Не понимает, что ату тысячу листовок прочли, может, пять тысяч человек. Эти пять тысяч узнали правду о царизме и стали, может, революционерами.

Понимаешь, все в жизни в конце концов делится на две части: на революцию и контрреволюцию. Рабочие, крестьяне, солдаты, часть трудовой интеллигенции и другие - это за революцию. А богатеи - купцы, баи, по-вашему, торгаши разные, фабриканты, полицейские, офицеры и генералы - это контрреволюция, враги трудовых людей, таких, как твой отец, как я, как те солдаты, с которыми мы сегодня обыск делали. Понимаешь?

Талиб кивнул. Это было понятно. Конечно, и Усман-бай, и полицейский Рахманкул, и другие богачи были врагами простых людей, недаром же их не любили.

- Чего хочет революция? Чтобы все фабрики и заводы, леса и земли принадлежали тем, кто работает. Это справедливо? Справедливо. А контрреволюция сопротивляется, поэтому им никакой пощады быть не может. Поэтому мы сегодня делали обыск у генерала, взяли у него огнестрельное оружие и заберем в музей всю его коллекцию. Конечно, он особый генерал. Во-первых, он очень старый и почти не опасный, потом он инженер, строил крепости и по должности своей в людей не стрелял. Большинство же генералов и офицеров - это те же полицейские…

- А наш полицейский Рахманкул говорит, что когда власть установится, его опять позовут, потому что власти нужен кулак, - возразил Талиб. - Это правда?

- Это ложь, - убежденно ответил Федор Пшеницын. - Какой это полицейский так говорит?

- Наш полицейский, бывший полицейский Рахманкул. Он теперь почтальон.

- На почте работает? - удивился Федор, - Безобразие! Русских полицейских мы выгнали, аппарат связи тоже укрепили, а про местных-то полицейских совсем забыли. Спасибо, что напомнил. Мы им всем промывку устроим.

Федор достал записную книжку и что-то отметил там.

- Я еще хотел спросить. Вот вы говорите, что все торгаши - контрреволюция. А у меня дядя лавку держит.

Федор строго посмотрел на Талиба:

- Я не знал. Родной?

- Нет, двоюродный, но мы вместе живем.

- Он богатый?

- Бедный. Он в долг берет, продает, потом расплачивается. Синька, мыло, иголки, ламповых стекол достал два ящика.

- Да-а, - протянул Федор. - Это не очень хорошо. Лавочник, мелкая буржуазия. Она, конечно, не то, что крупная. Но все же.

Талиб вопрошающе глядел Федору в глаза, и тот добавил:

- Тут надо конкретно решать. В каждом случае.

Что такое конкретно, Талиб не понял, а спрашивать больше он стеснялся. Кстати и Федор встал, надел свою куртку, посадил Талиба на багажник и повез его домой. Талиб не считал, что он нарушил дядин наказ. Он весь день смотрел по сторонам и видел, что многие стекла в домах были выбиты, а в центре города и возле крепости таких домов было особенно много.

Пшеницын быстро доставил своего пассажира на улицу Оружейников. За этот день Федор привык к мотоциклу. На углу, возле чайханы, он затормозил, пригласил Талиба заходить, когда будет охота, и, лихо развернувшись на глазах удивленного чайханщика, укатил обратно.

Степенно, как ни в чем не бывало, Талиб поклонился чайханщику и выглянувшему из дверей Тахиру, пожелал им здоровья и направился домой. Жаль, что мальчишки не видели его в тот момент! Впрочем, мальчишек в то бурное время родители неохотно выпускали на улицу. Так что у сироты есть какие-то преимущества.

Вечерело быстро. Дядя Юсуп еще не приходил. Талиб решил убрать в доме и заклеить бумагой окно. Ночи становились все холоднее. Потом он вытащил из чулана сандал - устройство для согревания ног в холод - железное корыто для углей, низенький столик, который ставился над этим корытом, старые одеяла, которыми укрывался этот столик. Раньше по вечерам они сидели вокруг сандала, сунув ноги под столик, - отец, мать и Талиб. А теперь… теперь Талиб поставил сандал посреди комнаты, потом расстелил одеяла, зажег свечу и взял книгу стихов Навои, подаренную дедушкой Рахимом.

Талибу особенно нравилось то место в поэме «Фархад и Ширин», где рассказывается, как молодой и отважный царевич Фархад победил дракона и обрел чудесный меч, подобный легендарному клинку халифа Али.

Читал он недолго, потому что вскоре пришел дядя Юсуп. У него было хорошее настроение и много планов. Торговля шла бойко. Он решил, что завтра с утра пойдет за ручной тележкой, купит стекла и будет сам в новом городе их вставлять. Он и без Талиба узнал, как много в эти дни было выбито окон, и считал, что сможет неплохо заработать. Вставлять стекла он умел, а алмаз ему обещали одолжить.

Дня три лавка дяди Юсупа была закрыта. Утром дядя с племянником приходили с тележкой. Туда грузили так кстати добытые оконные стекла, закрывали лавку и отправлялись в город.

- Если бы каждый месяц такая революция, я стал бы стекольщиком, - говорил дядя Юсуп. Его большие черные глаза на худом, длинном лице были веселыми в эти дни.

Он купил еще два ящика ламповых стекол и два ящика оконного стекла.

- Вот не думал, что на стекле разбогатею, - говорил он Талибу. - Никак не думал. Скоро богаче Усман-бая будем.

Впрочем, до Усман-бая им было далеко. За три дня они один раз поели плов, а остальные дни питались лепешками с чаем и мучной болтушкой - экономили.