Герман Коробейников - Пещера Рыжего монаха

Но тут Федя спохватился: пройдет еще три-четыре минуты, и монахи, лезущие по склону, поднимутся настолько, что непременно увидят его. Надо было снова подняться на плато.

Что ж, пусть это будет его последним усилием в жизни. Встать на ноги не было сил, и эти несколько десятков метров Федя одолел ползком. Последние силы оставили его, и он замер, распластавшись на голых камнях.

День ли, час длилось это состояние, Федя никогда не смог бы сказать. Но в какой-то момент он ощутил, как чьи-то руки касаются его, переворачивают на спину. Наконец, повинуясь легким толчкам и голосу, доносившемуся словно из другого мира, он с усилием открыл глаза. Он увидел над собой незнакомое лицо и яркую рыжую бороду. Ужас коснулся его сердца, и он окончательно потерял сознание.

Сначала его мучили кошмары. Они поднимались из глубин затуманенного мозга, подсказанные событиями последних дней. Один был особенно жутким и навязчивым. Он сидит верхом на муле. Не подчиняясь узде, мул несется по горной тропе. С высоты седла Федя видит, как тропа обрывается над пропастью. Он силится соскочить с мула, но ноги его увязают в стременах.

Сдавленный крик вырывался из его горла и прерывал сон. Федя открывал глаза и сквозь горячечную пелену тумана неизменно видел перед собой лицо Рыжего монаха. В страхе он закрывал глаза и проваливался в новый кошмар. Теперь он видел сидящих у костра монахов. Один из них берет из костра головню и подносит к своей трубке. Но от головни вдруг с треском вспыхивают его волосы, и голова пылает высоким ярким факелом. Федя хочет крикнуть, но боится выдать себя, и он стонет, стонет до тех пор, пока и это видение не исчезает.

Временами рот мальчика наполнялся какой-то жидкостью, и он невольно проглатывал ее; до слуха доносился голос, но мозг долго был не в силах отделить эти ощущения от преследующих его видений.

Сколько это длилось, Федя не знал. Но однажды он открыл глаза и понял, что пришел в себя. Над ним был каменный закопченный потолок. Федя повернул голову и встретил взгляд человека. В том, кто это был, сомневаться не приходилось: волосы и борода его цветом почти не отличались от пламени очага, возле которого он сидел. От страха Федя снова закрыл глаза. На его лоб легла прохладная рука, он услышал тревожный хрипловатый голос:

— Хвала господу! Пришел в себя наконец… — Совсем близко на него смотрели светлые печальные глаза. — Не засыпай, отрок, выпей-ка сперва вот это.

Рука монаха приподняла его голову, в нос ударил незнакомый запах. «Отрава!» — пронеслось в голове. Но протестовать не было сил. Жидкость была горячая, чуть горьковатая. Федя выпил все, что было в кружке. Теплота разлилась по телу и притупила боль, сидевшую в груди и в горле. Забытье, на этот раз без сновидений и кошмаров, овладело им.

Когда Федя снова очнулся, Рыжий монах сидел на краю его постели, точно и не отходил никуда. Вид у него был утомленный, глаза покраснели.

— Что, очнулся? Видать, на поправку пошло. Выпей лекарство, а потом поешь, еще лучше станет.

На этот раз Федя без колебаний выпил знакомую пахучую жидкость.

На железном пруте, торчавшем из задней стенки очага, висел котелок. Монах отлил из него в деревянную миску какое-то варево.

— Это уха из царской рыбы — форели.

Есть Феде совсем не хотелось, но, повинуясь, он проглотил несколько ложек. Вкуса не почувствовал. Слабость была такая, что рука с трудом держала ложку, и горло болело.

Монах следил за каждым его движением.

— Что же ты рыбу не ешь? Кушай во здравие.

— Не хочу больше, спасибо.

— Исхудал ты очень… Эх, мясного бульона бы тебе! Только где возьмешь.

Хозяин жилища тоже не производил впечатления сытого человека. Узкая борода еще больше удлиняла его лицо с запавшими щеками и обтянутыми скулами.

— Лежи. Бог даст, дня через три поднимешься.

«Дня через три… — подумал Федя. — А сколько же прошло?» Он посмотрел на свои руки: ссадины на них уже затянулись. Монах словно угадал его мысли:

— Вторые сутки доходят, как ты здесь. Да еще в горах сколько-то пролежал.

— А где я сейчас?

— У меня в гостях. Вот встанешь — посмотришь мои хоромы пещерные.

— Чем же вы сами питаетесь?

— У меня целое хозяйство: и огород и коза. Мельница даже есть. Рыбу ловлю, фрукты, мед собираю. Ем, что богом дано, только мяса не употребляю.

Федя решился задать главный вопрос:

— А кто вы, дядя?

— Я грешный инок Иона.

— А я думал, так болтают… — вырвалось у Феди.

— Разве слышал обо мне?

Федя молчал.

— Чего застыдился-то? — улыбнулся Иона. — Рыжим монахом называют? Так я и есть рыжий. А ты кто будешь?

— Меня зовут Федей… Федя Вахрамеев.

— Как же попал в эти места?

Не хотелось обманывать этого человека с добрыми утомленными глазами. Но и тайну выдавать было нельзя.

— Заблудился…

— От взрослых отстал, поди?

Федя был рад этой подсказке.

— Да, в Черкесию шли… — Он замолчал и мысленно выругал себя: это караван вынужден был туда через горы идти, а обычная дорога на перевал сворачивала далеко позади.

Но монах не стал изобличать его во лжи: то ли пожалел, то ли сам не знал дороги. Он грустно покачал головой:

— Досталось тебе; хорошо еще, что звери не напали.

— А больше вы никого не видели?

— Нет, не довелось.

— Бредил я? — с беспокойством спросил Федя.

— И бредил, и кричал во сне, и стонал громко.

— А что говорил?

— Да все «Киараз» какой-то поминал, голодных накормить обещался… Добрая у тебя душа. А больше ничего я не понял.

У Феди немного отлегло от сердца.

— Что за «Киараз» такой? — продолжал Иона. — Помнится, среди абхазских крестьян это слово в ходу было.

— Так у них содружество называется. А когда от меньшевиков Абхазию освобождали, партизанские отряды себе такое имя взяли.

— От кого, говоришь, освобождали?

— От меньшевиков.

Монах помолчал с минуту, о чем-то вспоминая, спросил:

— Ну и как, освободили?

— А то, как же, — усмехнулся Федя, — так дали, что те аж до самой Персии пятками сверкали.

— Кто же теперь краем правит?

Федя недоверчиво посмотрел на собеседника:

— А вы будто не знаете.

— Откуда мне знать? Слышал, что царя уже нет, так то давно было. От мирских дел в стороне живу. Видел красный флаг в городе, а что сие означает, не ведаю.

— Власть в руках рабочих и крестьян. А в том доме, где флаг, ревком помещается… революционный комитет, значит.

— Власть рабочих и крестьян? — задумчиво переспросил монах. — А партия как называется?

— Большевистская. Дядя Иона, вы что, в самом деле ничего не знаете? — У Феди даже дух захватило от удивления. Вот уж будет что порассказать!