Лев Парфёнов - Неделя приключений

Старик положил руку Прохору на плечо.

— А ты полно, Проша… Может, всё образуется.

Прохор покачал головой.

— Нет, дядя, не образуется…

Посветлело, и Кирилл Спиридонович увидел на племяннике добротный черный пиджак, хромовые сапоги, грязные, но крепкие — видно, новые. Ему захотелось узнать, где он раздобыл такую одежду, но спросить почему-то боялся.

Прохор уловил его взгляд, криво усмехнулся. И вдруг неузнаваемо изменилось его лицо. Черты, смягчённые раздумьем, стали жесткими, тоска исчезла из глаз, появился в них нагловатый, хмельной блеск, обмелели они, словно омуты, из которых ушла вода и показалось грязное, неприглядное дно. Изменился и голос. Куда девалась тихая, грустная задушевность? Был он хриплый, насмешливый, нарочито резкий, словно Прохор выхаркивал слова.

— Что, дядя Кирилл, шмутками интересуешься? Содраны с одного гражданина. Ничего, приличный пиджачишко?..

«Господи Иисусе Христе, — мысленно перекрестился Кирилл Спиридонович. — Да неужто ж он?.. А рожа-то, рожа-то!.. Душегуб, как есть душегуб…»

Прохор хмельно улыбался. Испуг дяди доставил ему какое-то странное, болезненное удовольствие.

— Уж больно хороший ты мужик: взялся утешать… ручку на плечо… Ха-ха… — Голос Прохора звенел громко, напряжённо, почти истерично.

— А знаешь, кто теперь твой племянник?! Гордись: опасный государственный преступник. И тебе за укрывательство может хороший срок обломиться. А за поимку — награда. Хочешь награду?! Ну, чего сидишь?! Беги в милицию, собирай народ, лови Прохора Локотникова!..

Прохор осёкся и уронил голову в ладони, словно налилась она вдруг свинцом.

— Тише, ради Христа… — залепетал Кирилл Спиридонович, испуганно оглядываясь. — Что ты, Проша, этакие слова! Чай, на мне крест. Да и с властью советской я целоваться не собираюсь. Опять же один ты у меня остался… Уйти бы всё ж таки тебе. Ведь отсюда искать-то начнут.

Прохор поднял голову, и опять старика удивила происшедшая с ним перемена. Лицо было спокойное, серьёзное, взгляд ясный. Голос зазвучал ровно, с обычными человеческими интонациями, по-деловому:

— Ты забудь, что я тут болтал. А насчёт того, что искать меня начнут в Ликине, это правильно. Только куда пойдёшь? Нужны деньги и документы. Вся надёжа на тебя, дядя Кирилл. Помоги!

Старик поёжился от утренней прохлады.

— Да ведь оно конечно… ежели, например, было бы где взять. Колхозные заработки, сам посуди, Проша, какие…

— Ну ты не прибедняйся. Золотишко-то у тебя есть, я же знаю.

— Господи, твоя воля!.. Да с чего ты взял?!

— Ладно, потом поговорим, — устало сказал Прохор и прилёг на спину.

Минуту длилось молчание.

— А что, Машка Сухова не замужем? — голос у Прохора был нерешительный, словно он боялся услышать ответ. — Я ведь с ней гулял, жениться думал.

— Какое!.. Выскочила.

— Так. Председателем Юдин?

— Он.

— А Серёжка Емельянов, поди, уже в начальники вышел?

И тут Кирилл Спиридонович разговорился. Ещё не отдавая себе ясного отчёта, он рассказывал о Емельянове так, чтобы разжечь в душе Прохора зависть и ненависть к нему. Теперь Серёжка коммунист, первый человек в МТС, зарабатывает много. Юдин что-то прихварывать начал. Не иначе, Серёжку после него изберут председателем. Девки по нём все поголовно сохнут. Ещё бы, жених завидный, из себя представительный. Не удержался, приврал:

— Машка-то Сухова после тебя к нему, вражьему сыну, прислонялась.

Кирилл Спиридонович видел, как мрачнел Прохор, как ходили на лице его желваки и в глазах появилась злая тоска. Думал: «Теперь бы с Серёжкой тебе, парень, встретиться один на один». Но вслух не смел заикнуться об этом.

— Ладно, — тяжело и утомлённо, словно язык у него вдруг стал каменным, сказал Прохор. — Где мне жить? Посоветуй.

— Да ведь где? На мельнице, пожалуй, можно. Дорогу-то помнишь?

— Помню. Просёлком.

— Не дело. Опасно тебе просёлками ходить. Проведу я тебя через мелколесье неприметной тропкой.

— «Бежал бродяга с Сахалина звериной узкою тропой», — невесело пошутил Прохор.

Совсем рассветало. На востоке уже полыхала заря. В деревне замычали коровы, запел с переливами пастуший рожок.

Город, в котором жил Сёмка Берестов, считался не очень большим, но и не очень-то маленьким. Главной достопримечательностью города, его украшением была река. Конечно, Сужа — это не Волга, не Обь, не Енисей. Пароходов на ней никогда не видели. Да что пароходы! Даже единственный спасательный катерок ОСВОДа и тот ходил с опаской. На носу катерка крупными буквами было написано: «Стремительный». По замыслу начальника водной станции, эта надпись должна была вселять в утопающих надежду на спасение.

Сёмка жил в многоквартирном доме на улице Малый спуск. Улица действительно служила спуском от расположенного на холмах центра города к реке. Нижний конец улицы выходил на мост. Имелся ещё и Большой спуск, хотя на самом деле он был ничуть не больше Малого.

Сёмка жил, как все мальчишки. Зимой ходил в школу, с нетерпением дожидался выходного, бегал на коньках по обледеневшей улице, весной из ивы и черёмухи вырезал свистки и являлся домой с промоченными ногами, летом купался до звона в ушах, рыбачил и бегал в лес за ягодами, осенью жёг костры, ел испечённую в золе картошку.

Одних в наказание за поступки порют ремнём, других ставят в угол, третьих доводят до беспамятства разными поучениями. Всё это вместе Сёмка предпочёл бы, чем заниматься математикой. За каждый даже самый незначительный проступок он должен был расплачиваться решёнными задачами. Мать преподавала в школе-десятилетке и в техникуме. Сёмку крайне удивляло, что ученики любили её предмет. Что касается его, то математику он ненавидел так же, как другие ребята ненавидели отцовский ремень или опостылевший угол. Мать почему-то этого не замечала. Вообще Сёмке она казалась немного не от мира сего.

Она была очень красивая женщина. Никто не давал ей больше двадцати пяти лет. Незнакомые люди считали её артисткой, им и в голову не могло прийти, что она математик. Взгляд продолговатых серых глаз был очень сосредоточен и именно поэтому казался капельку рассеянным. Математике мать посвящала почти всё свободное время. Когда она, чуть заметно щурясь, смотрела на окружающие предметы, Сёмке казалось, что она прикидывает, из чего бы стоило извлечь квадратный корень. Она носила подстриженные по-мужски волосы. Они были густые, чёрные и кудрявились крупными завитками. Один особенно непослушный завиток падал на лоб и придавал матери вид легкомысленной девчонки. Но она была ужасно строга. Самые шумные мужчины при ней становились тихими, почтительными и даже какими-то пришибленными. А Сёмке эта строгость просто портила жизнь. Сколько прекрасных солнечных дней провел он наедине с задачником! Возможно, мать хотела сделать из него великого математика. Но когда она уходила, Сёмка откладывал задачник и начинал рыться в её библиотеке. Тут имелись книги не только по математике, а и по ботанике, по географии, по литературе, по медицине, даже книга о землетрясениях. Сёмку охватывало волнение, какое бывает у путешественника, ступившего на неизведанную землю.