Георгий Краснов - Операция «Сломанная трубка»

Этим летом Никон перестал их сторониться, почувствовал себя среди них равным — еще бы, после такого дела! Теперь они всей шумной ватагой смело заходят на кордон. Их там встречает лесник Фрол Сидорович Садков и то угостит чем-нибудь вкусненьким, то позовет пойти вместе с ним в обход участка. Совсем изменился лесник с тех пор, как увели непрошеных гостей — предателей, решивших укрыться на кордоне. Фрол Сидорович словно помолодел. Чисто выбритый, подтянутый, веселый, теперь он часто заглядывал в поселок, не избегал людей, наоборот, сам иной раз заговаривал. А тетка Праски, его жена, еще крепче подружилась с матерью Никона и приходила к ним каждую неделю. Как-то она привела с собой и Маюк, и Никон показал этой смешливой девчонке свой гербарий, которым очень гордился.

— Ой, сколько здесь всего! — удивилась Маюк. — Неужели сам собрал?

— А кто же еще, — ответил польщенно Никон. — Два года собираю.

Маюк долго листала альбом с засушенными листочками и стебельками, читала названия.

— Ой, прямо не верится, что в наших местах все это растет! — тихо сказала она, закрывая альбом. — И как все это у тебя сделано аккуратно…

От ее взгляда, такого удивленно-внимательного, у Никона почему-то загорелись щеки. Ему захотелось сделать этой приезжей девчонке что-нибудь приятное.

Он посмотрел на альбом, потом на Маюк и сказал, с трудом подбирая слова:

— Ты… а ты… любишь собирать гербарий?

— Ой, где уж мне! — махнула та рукой. — Да я и названий-то многих не знаю… Правда, есть у нас соседка, старая-старая… бабушка… Она всех травами лечит…

— Вот бы мне такую… учительницу, — сказал Никон и вдруг решительно придвинул свой альбом к Маюк. — Возьми его… на память…

Маюк еще шире распахнула свои большие черные глаза:

— Я?! Это мне?

Никон, очень довольный своим великодушием, твердо ответил:

— Насовсем отдаю. Бери.

Девочка неуверенно отодвинула от себя альбом:

— Нет, Никон… не могу я взять такую… дорогую вещь. Ведь ты его два года собирал!

Никон вскочил с места, подбежал к книжной полке и принес точно такой же величины и такого же цвета альбом.

— Ну, тогда этот бери, — сказал, хитро улыбаясь. — На память от всех нас.

Маюк несмело открыла альбом, перелистала его и вопросительно посмотрела на мальчика.

— Я же сразу начал делать два альбома! — засмеялся Никон. — Так надо — по правилам… Берн, бери один. Ну, что ты раздумываешь?

Маюк все еще колебалась.

— Но, Никон… У меня здесь ничегошеньки нет такого… Ну, чтобы тебе подарить.

— А мне и не надо ничего. Я же не ради этого… — Никон сделал вид, что обиделся. Но тут же в голове у него мелькнула новая мысль, и он опять хитро улыбнулся: — Тогда знаешь как мы сделаем?..

Они договорились, что у себя дома Маюк тоже начнет собирать два альбома из тех лекарственных трав, что посоветует ей бабушка. А потом один альбом пришлет Никону. Никон подробно объяснил, как засушивать цветы и травы и как пришивать их к альбомным листам…

Сегодня Маюк уезжала от своей тети домой, в деревню. Провожать веселую добрую девочку пришли на пристань все: Кестюк, Захарка, Ильдер, Илемби-разбойница, близнецы Гена и Гера… Когда пароход, на который села Маюк, отошел от пристани, ребята долго махали ему вслед. А потом Кестюк, натягивая на себя рубашку, пробормотал:

— Что-то скучно стало, ребята, а?

— Да… Как-то не очень… — вяло откликнулся Ильдер.

— И следить не за кем, — вздохнул не то Гера не то Гена.

— Даже бинокль не нужен стал, — поддакнул ему не то Гена не то Гера, косо взглянув на дорогой подарок, валявшийся на песке…

В горячие дни операции «СТ» ребята целыми днями вихрем носились по поселку и его окрестностям. А сегодня все тихо разошлись по домам. Вот и Никон пришел к себе приунывший, скучный. В ушах у него все звучали последние слова Маюк.

«Спасибо тебе, Никон, за альбом, — прошептала она на пристани, прощаясь с ним за руку. — Как приеду домой, сразу пойду к бабушке. И тут же напишу тебе. Ладно? Будешь ждать?»

«Я? Конечно, Маюк…»

Больше он ничего не успел сказать: к ним подошла Илемби — ему пришлось посторониться…

— Никон! — позвала мать. — Иди-ка сюда, Акули́на Муси́мовна хочет с тобой поговорить.

Никон вышел в переднюю, поздоровался и выжидательно посмотрел в глаза соседки, спрятанные за маленькими круглыми очками. Какое такое дело у нее может быть именно к нему?

— Сынок, — сказала Акулина Мусимовна, серьезно, как на взрослого, глядя на него, — намедни ко мне письмо пришло. Открыла я его — и диву далась. Ничего-то там не поняла… И так посмотрела, и эдак — наверное, по ошибке попало ко мне письмо-то. Хотела было обратно почтальону отдать… С тобой вот хочу посоветоваться…

Никон слушал ее и ничего не понимал. О каком письме она говорит? Почему она хотела вернуть его почтальону, если оно пришло к ней? Да и вообще, почему именно с ним пришла советоваться Акулина Мусимовна?

— Адрес-то хоть правильно указан? — спросил он, недоумевая.

— Адрес-то есть, сынок, есть адрес… И в аккурат мой. Но вот… — Худой жилистой рукой Акулина Мусимовна вытащила из кармана фартука конверт. — Но вот что там написано — никак прочитать не могу…

Никон повертел в руках плотный конверт, внимательно всмотрелся в штемпели.

— Так оно же пришло к вам из-за границы! — воскликнул он вдруг.

— Так я и подумала… — кивнула старушка.

— Из Польши это! — сказал Никон, разобрав-таки буквы на штемпеле. — Смотрите, написано: «Люблин». Перед каникулами я книгу про партизан читал, так там бои шли как раз около города Люблина. И область такая есть в Польше.

Никому не терпелось поскорее открыть письмо и прочитать, что там написано. Акулина Мусимовна подняла очки на лоб.

— Открывай, открывай. Затем и пришла я. Может, думаю, сумеешь прочитать?

Никон проворно вытащил из конверта густо исписанные листочки. Правду, оказывается, говорила Акулина Мусимовна: письмо было написано на незнакомом языке. Некоторые слова почти как русские, но все равно не понять, о чем тут говорится.

— Ты, Никон, почитай-ка там желтенькую бумажку, — сказала Акулина Мусимовна.

Никон быстро перебрал листки и отыскал среди них желтый. Края этого листочка обтрепались, он почти сплошь был в каких-то коричневых пятнах, и написанные чернильным карандашом слова складывались в трудноуловимый текст:

…отец!

Если я из се… …боя не выйду жи… знай: твой с… …вал с фаши… последне… …рона. В такой для …ня… час еще сильнее пон… дор… Род…

Акулина Мусимовна и мать Никона потрясенно молчали. Никон еще раз пробежал глазами текст и взглянул на старушку.