Эдуард Веркин - ЧЯП

– Вставай, а то в Абакан укатишь.

В Абакан Синцову не хотелось, он проснулся. Вагон стоял напротив вокзала, пассажиры торопились, отца Грошева видно уже не было, на столике лежали четыре журнала с насквозь разгаданными кроссвордами.

Синцов натянул кроссовки, и они с Грошевым вышли на перрон. Здесь было утро, все спешили в город, отец Грошева стоял у фонаря и курил. Синцов и Грошев приблизились, а он их не заметил, точно до сих пор разгадывал кроссворды. Синцов подумал, что так, скорее всего, оно и есть, в памяти отца Грошева хранятся сотни и тысячи кроссвордов, они генерируются у него в голове и по свистку сами собираются в новые разновидности или, напротив, в гиперкроссворд, и Грошев-старший тут же начинает их автоматически разгадывать. А что происходит вокруг, замечает плохо.

– Пап! – позвал Грошев.

Грошев-старший не ответил, стоял, погрузившись в себя.

– Пап! – Грошев подергал отца за рукав.

– Да…

– Пап, мы пойдем.

– Идите, – отец Грошева поморщился, с трудом пытаясь вернуться на землю. – Да, конечно. Может, мне с вами сходить?

– Не, не надо. Ты в рыболовный магазин лучше съезди, лодку посмотри, ты ж давно хотел.

– Хотел, – согласился Грошев-старший. – Да, лодка – это хорошо…

– Посмотри лодку, – сказал Грошев. – В сентябре на озера можно будет съездить за щукой. Палатку можно еще посмотреть.

– Съездим, – кивнул отец и, ссутулившись, направился в сторону вокзала.

Грошев не спешил, дождался, пока отец уйдет.

– Нам в два места, – сказал он, когда отец скрылся в вокзале. – Сначала на рынок – там, кстати, медтехника недалеко. Затем к одному челу еще. Двигаем.

Рынок от вокзала оказался недалеко, пять троллейбусных остановок, и медтехника тоже рядом. Купили бабушке ингалятор, затем срезали дворами, мимо монастыря синего цвета.

Рынок обрушился на Синцова и показался ему карнавалом. Здесь продавали все. Старые гири, кур, пустые бутылки, лыжи, лодки, веревки, ножи, книги, телефоны, цепи, комбикорм, удочки, лебедки, моторы, коляски и еще миллион новых и подержанных вещей. Пахло шашлыком, попкорном, вениками и еще чем-то, все ругались и галдели, и перемещались по бессмысленным траекториям, шевелились и копошились, протягивали руки и смеялись над ухом.

Синцов потерялся. У него закружилась голова, его немного затошнило, Грошев сказал, что лучше ему держать карманы под контролем, не отвлекаться и держаться за ним, не отставая. Сам Грошев по сторонам не отвлекался, уверенно шагал к дальним воротам, разрезая толпу.

Павильон «Хобби» размещался на отшибе, рядом с ним стоял медведь. Живой, в наморднике, с вожатым. Синцов так и не понял – продается ли медведь, или он здесь просто так, для антуражу, подумал было, что это человек в костюме, но поймал печальный медвежий взгляд и убедился – настоящий.

В «Хобби» пахло по-другому. Жирными чебуреками, горелыми беляшами, кислым дыханием, металлом, дымом, потом, продавались же здесь рыбки, канарейки и соловьи в клетках.

Монеты, марки, открытки, книги, часы, ножи, самовары и еще много-много всего, трубки, опасные бритвы, фарфоровые статуэтки.

Грошев остановился на пороге, вдохнул, поморщившись.

– Запомни, Костян, – сказал он неожиданно громко и с пафосом, – запомни эту мерзкую вонь! Так пахнет нумизматика! Так пахнут неудачники! Это обитель неудачников! Вот, посмотри!

Грошев ткнул пальцем в мужика, который у входа торговал скульптурами кошек, вырезанными из капа.

Продавец скульптур поглядел на них с неодобрением.

Грошев уверенно направился к монетам.

Их было много. И в альбомах, и в специальных коробочках, и россыпью, и вообще кучами, Синцов не успевал их разглядывать, поскольку Грошев уверенно шагал мимо, не удостаивая монетное изобилие хоть каким-то вниманием.

Синцов смотрел. Не на товары, на продавцов. Они были… одинаковые, что ли. Мужики за сорок лет, усатые, пузатые, довольные, Синцов подумал, что по поводу неудачников Грошев преувеличил, дядьки выглядели вполне счастливо и упитанно.

Грошев остановился в самом конце, возле лысого деда, торговавшего мелкими серебряными монетками и значками. Значков было много, они размещались на вымпелах, блестели и выглядели дешево.

Грошев остановился возле деда, тот кивнул, достал из сумки сверток из плотной мебельной бумаги. Грошев взял сверток, взвесил на ладони, кивнул, вручил деду деньги, развернулся и двинулся прочь, и все.

На воздухе Грошев убрал сверток в рюкзак, подмигнул и сказал, что теперь осталось заскочить еще в одно место, там недолго, потом можно на пиццу, он знает один славный погребок, пицца там из настоящих итальянских печей, построенных из пепла Везувия.

– Почему неудачников? – спросил Синцов. – Ты сказал неудачников.

– Ну да, само собой. Они могут сколько угодно надувать щеки и расчесывать усы, но они все неудачники. Сам посуди – разве состоявшийся человек будет в пятьдесят лет торчать на базаре и торговать столетними гвоздями и двухсотлетней ходячкой? Нет, конечно. Неудачники. Многие это понимают, поэтому бухают. Бухают, как кони в джунглях. Ладно, поехали.

Медведя у входа уже не было, Синцов подумал, что он отправился играть на балалайке и петь песни кабацкого содержания, балалайка, во всяком случае, слышалась.

В этот раз на троллейбусе пришлось ехать гораздо дальше. Троллейбус постепенно пустел, когда маршрут выбрался на окраину, в машине вообще никого не осталось. Кондукторша заварила лапшу и теперь ела с удовольствием, Синцов позавидовал, а Грошев сказал, что это не проблема. После чего достал из рюкзака термос и две банки лапши.

– Флешмоб, – предложил он.

И направился к кондукторше. Синцов за ним. Они устроились напротив кондукторши, Грошев с серьезным видом заварил лапшу, вручил банку Синцову. Синцов стал есть. Грошев тоже. В трамвае запахло глютаматом.

Кондукторша поглядела на пассажиров без впечатления и продолжила обед. Синцов подумал, что таким жалким флешмобом женщину не пробить. На конечной остановке женщина-кондуктор вздохнула, покачала головой и угостила Грошева и Синцова шоколадными конфетами. Грошев шепнул, что отказываться неудобно. Конфета оказалась вкусной. Троллейбус Синцов покинул в смешанных чувствах.

Пункт назначения находился в квартале от конечной, на берегу реки, на пригорке. Трехэтажный дом, выцветший, а когда-то желтый, послевоенной архитектуры, как отметил Синцов, в их городе тоже стояли такие. С верандами, с колоннами, слуховые оконца тевтонской овальной формы.

– Нам туда, – Грошев указал на второй подъезд. – Будем надеяться, луна не в полной фазе.

– Звучит, как песня, – сказал Синцов.

– У всех свои палки в голове, – не успокоил Грошев.

– В каком смысле? Луна, потом палки в голове…