Эдуард Веркин - ЧЯП

Пыль кончилась часов в пять. Стало темно-темно, наверное, как при затмении, а потом вдруг небо очистилось, показалось солнце, яркое, точно отполированное целым днем старательной пыли, и как-то сразу за пылью стал вечер. Синцов поднялся из кресла и отправился к Грошеву. Посмотреть на червонец, который уже определился в его голове.

Дверь в дом Грошевых была открыта и приперта кирпичом от ветра, как всегда, но сам дом выглядел как-то брошенно.

– Эй, – позвал Синцов. – Кто-нибудь есть?

Никто не ответил. Грошевых не было, ни Петра, ни отца его, ни тети Гали, они куда-то делись, растворились в ночи, явились вдруг холодные и пыльные песчаные призраки и унесли. И никто не зайдет, побоятся зайти, но не призраков побоятся, а Чяпа, его тут, кажется, все боятся.

– Дома кто есть? – снова спросил Синцов, но уже сильно вполголоса.

Дверь в мастерскую закрыта, Синцов дернул несколько раз за ручку, бесполезно, но там все равно никого не было, Синцов это почему-то знал – Грошева там нет.

Он прошел дальше по коридору, сунулся в зимний дом. Здесь дверь оказалась открыта, но внутри тоже никого не нашлось, в комнатах засыпала полумгла, где-то в глубине хлопала испуганная форточка.

В гости ушли, подумал Синцов. Тут люди вполне еще ходят друг к другу в гости, вот они собрались и ушли за линию петь песни, пить малиновую настойку, вспоминать былое. Грошев, наверное, тоже ушел, он серьезный человек, его наверняка любят в гости приглашать – посадить на видное место за столом, привести в пример своим бестолковым и бессмысленным детям. А я тогда что тут делаю?

Ветер ударил сильнее, форточка звякнула, хлопнула входная дверь, а за ней дверь, ведущая в коридор, стало темно. Часы только тикали в большой комнате, как подкрадывались, Синцов почувствовал себя окончательно неуютно и решил выбраться в коридор.

Домой идти, домой, дома бабушка, наверное, уже оттаяла от дневного холода и варит макароны. И печенье печет на меде и клюквенном соке, подумаешь, золото…

Он двинулся к выходу, уже почти ничего не различая в темноте, на всякий случай, вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами, ориентируясь по свисту ветра в замочной скважине. Шагал мелкими детскими шажками, едва передвигая ноги.

Под потолком светлела полоска, не то чтобы яркий свет, но заметно, в палец. Синцов остановился.

Синцов встречал это в сотне фильмов, и обычно это происходило вначале. Герой, заглянувший в чужой дом, видит полоску света и, заинтересовавшись, к этой полоске приближается. Ему бы не открывать ненужную эту дверь, но он идет на поводу у любопытства и дверь открывает. И больше его никто никогда не видит, только в самом конце, когда маньяки или чудовища уже повержены, главный герой обнаруживает в логове извергов любимую зажигалку любопытца из первого эпизода.

На чердак вела лесенка, составленная из вбитых в бревна кованых скоб, Синцов приблизился к ней и обнаружил, что скобы блестят. Синцов подумал, что это от частого пользования. Что надо, пожалуй…

Нет, он был человеком не беззастенчиво любопытным, но пройти мимо полоски света не мог. В конце концов, он не зря пришел сюда, не зря тащился через ветер, он хотел поговорить с Грошевым. И да, ему было все-таки интересно, что делает Грошев наверху.

Синцов взялся за скобу и придумал оправдание – скажет, что увидел сверху свет и подумал, что пожар, все в порядке, пожар штука опасная.

Скобы были скользкие и холодные, Синцов лез осторожно, стараясь не шуметь, стараясь не сорваться. Восемь скоб, и он уперся затылком в фанерный люк. Он уже собрался было толкнуть его головой, но передумал и сначала проверил люк рукой. Руку не отрубили. Тогда Синцов поднялся еще на одну ступень и…

Звуки. Их было много, Синцов знал и помнил их, но не мог понять, откуда. Шуршание, перебиваемое электрическими всхлипами, точно Синцов оказался в кастрюле, которую чистили снаружи проволочной мочалкой. Далекие голоса, шепот и удивление, песни звезд, точно, песни звезд, беззаботный смех Бетельгейзе, равнодушие Веги, вкрадчивый шепот Алголя.

На последнюю ступень Синцов не поднялся. Не решился.

Там, на чердаке, была какая-то тайна, и Синцов подумал, что не каждую тайну стоит раскрывать. У Грошева тайна. А еще Грошев ищет жетон архангела Михаила, способный выполнить любое желание. Золотую рыбку ищет, владычицей морскою стать хочет. То есть владыкой, конечно. И сам всем володети.

Синцов зевнул. Он шагал домой, иногда поглядывая вверх, туда, где в небе беззаботно кружились прозрачные души кошек.

– Старый город стоял как раз там, – Грошев указал за реку. – Он сгорел в одну ночь. Пожар начался, где сейчас два тополя, сполз вниз и съел город почти за несколько часов, археологи это узнали. Почти никто не остался в живых, угар сползал по гриве, и все они уснули в своих домах и умерли во сне. Когда решили отстроить город снова, его перенесли с гривы на другой берег и на семь верст вверх по течению. А там…

Он указал пальцем.

– Там даже Лобанов никогда не искал. Можно за собой притащить…

Синцов поглядел на противоположный берег. Берег был крутой и действительно походил на гриву, косогор как выгнутая конская шея.

– В каком смысле? – не понял Синцов.

– В таком. В семьдесят втором сюда, – Грошев кивнул на высокий берег, – приехала экспедиция, ярославские археологи, профессор среди них, хотели старое городище поднять. Ну как поднять, там целый город ведь стоял, работы лет на тридцать, как Помпеи почти. Хотели только границы разметить, ну и покопать решили немного. Вскрыли слой, добрались до культурного, а там только пепел да зола. Да кости везде. Кости и только кости, не город, а могильник. Сначала вроде ничего, обрадовались, а потом – как мухи. Друг за другом перемерли.

– Говорят, на таких местах грибок какой-то живет, – сказал Синцов. – Вызывает скоротечную пневмонию. – Вот и все объяснение. Антибиотики не успевают подействовать.

– Может быть, – согласился Грошев. – Может, и грибок. Просто сюда даже на рыбалку никто не ездит.

– А мы зачем сюда пришли? Искать что будем?

– Да нет, просто… Не знаю. Странное настроение.

– Да?

– А ты ничего? Ничего не снилось? Что вечером делал?

Синцов вдруг подумал, что Грошев знает. Знает, что он к нему заходил вчера вечером.

– Да ничего, – ответил Синцов. – Дома сидел вчера, спать хотелось. Но не приснилось ничего вроде.

– Завидую, – сказал Грошев. – А мне лестницы снились, надоело даже. Настроение какое-то… дурацкое. Неколлекционное.

– Ну да, – согласился Синцов. – Вся эта история с Царяпкиной…

– Царяпкина… – Грошев потер лоб. – С Царяпкиной у нас длинная история, это точно… Так часто случается – сначала люди дружат, потом… Потом ненавидят. То есть я ее не ненавижу совсем, а она меня – да.