Денис Драгунский - Денискины рассказы: о том, как всё было на самом деле

Дедушка Валя подмигнул маме, закашлялся, взял чемодан, и мы вышли в открытую дверь. Вдалеке стоял какой-то самолетик, похожий на стрекозу, только на журавлиных ногах. Впереди шли все наши знакомые: Колесо, Мешок с поросенком, Розовые Рубашонки, Гусеничка. И скоро мы пришли к самолету. Вблизи он показался еще меньше, чем издали. Все стали в него карабкаться, а мама сказала:

– Ну и ну! Это что – дедушка русской авиации?

– Это всего-навсего внутриобластная авиация, – сказал наш дед Валя. – Конечно, не «ТУ-104»! Ничего не поделаешь. А все-таки летает! Аэрофлот.

– Да? – спросила мама. – Летает? Это мило! Он все-таки летает? Ох, напрасно мы не поехали поездом! Что-то я не доверяю этому птеродактилю. Какие-то Средние века…

– Не лайнер, конечно! – сказал дедушка Валя. – Не стану врать. Не лайнер, упаси Господь! Куда там!

И он стал прощаться с мамой, а потом со мной. Он несильно кольнул меня своей голубой бородой в щеку, и мне было приятно, что он пахнет махорочкой, и потом мы с мамой полезли в самолет. Внутри самолета, вдоль стен, стояли две длинные скамейки. И летчика было видно, у него не было отдельной кабины, а была только легкая дверца, она была раскрыта, и он помахал мне рукой, когда я вошел в самолет.

У меня сразу от этого стало лучше настроение, и я уселся и устроился довольно удобно – ноги на чемодан.

Пассажиры сидели друг против друга. Напротив меня сидели Розовые Рубашонки. Летчик то включал, то выключал мотор.

И по всему было видно, что мы вот-вот взлетим. Я даже стал держаться за скамейку, но в это время к самолету подъехал грузовик, заваленный какими-то железными чушками. Из грузовика выскочили два человека. Они что-то крикнули летчику. Откинули у своей машины борт, подъехали к самым дверям нашего лайнера и стали грузить свои железные чушки и болванки прямо в самолет. Когда грузчик бухнул свою первую железку где-то в хвосте самолета, летчик оглянулся и сказал:

– Потише там швыряйте. Пол проломить захотели?

Но грузчик сказал:

– Не бойсь!

Тут его товарищ принес следующую чушку и опять:

«Бряк!»

А первый приволок новую:

«Шварк!»

А тот еще одну:

«Буц!»

Потом еще:

«Дзынь!»

Летчик говорит:

– Эй вы там! Вы всё в хвост не валите. А то я перекинусь в воздухе. Задний кувырок через хвост – и будь здоров.

Грузчик сказал:

– Не бойсь!

И снова:

«Бамс!»

«Глянц!»

Летчик говорит:

– Много там еще?

– Тонны полторы, – ответил грузчик.

Тут наш летчик прямо вскипел и схватился за голову.

– Вы что? – закричал он. – Ошалели, что ли?! Вы понимаете, что я не взлечу? А?!

А грузчик опять:

– Не бойсь!

И снова:

«Брумс!»

«Брамс!»

От этих дел в нашем самолете образовалась какая-то жуткая тишина.

Мама была совершенно белая, а у меня щекотало в животе.

А тут:

«Брамс!»

Летчик скинул с себя фуражку и закричал:

– Я вам последний раз говорю – перестаньте таскать! У меня мотор барахлит! Вот, послушайте!

И он включил мотор. Мы услышали сначала ровное: трррррррррррр… А потом ни с того ни с сего: чав-чав-чав-чав…

И сейчас же: хлюп-хлюп-хлюп…

И вдруг: сюп-сюп-сюп… Пии-пии! Пии…

Летчик говорит:

– Ну? Можно при таком моторе перегружать машину?

Грузчик отвечает:

– Не бойсь! Это мы по приказу Сергачева грузим. Сергачев приказал, мы и грузим.

Тут наш летчик немножко скис и примолк. Мама стала желтая, а старушкин поросенок вдруг завизжал, как будто понял, что здесь шутки плохи. А грузчики свое:

«Трух!»

«Трах!»

Но летчик все-таки взбунтовался:

– Вы мне устраиваете вынужденную посадку! Я прошлое лето тоже вот так десять километров не дотянул до Кошкина. И сел в чистом поле! Хорошо это, по-вашему пассажиров пешком гонять по десять верст?

– Не подымай паники! – сказал грузчик. – Сойдет!

– Я лучше свою машину знаю, сойдет или нет! – крикнул летчик. – Интересно мне, по-твоему, полную машину людей гробить? Сергачева за них не посадят, нет. А меня посадят!

– Не посадят, – сказал грузчик. – А посадят – передачу принесу.

И как ни в чем не бывало:

«Ббррынзь!»

Тут мама встала и сказала:

– Товарищ водитель! Скажите, пожалуйста, есть у меня до отлета минут пять?

– Идите, – сказал летчик, – только проворнее… А чемодан зачем берете?

– Я переоденусь, – сказала мама храбро, – а то мне жарко. Я задыхаюсь от жары.

– Быстренько, – сказал летчик.

Мама схватила меня под мышки и поволокла к двери. Там меня подхватил грузчик и поставил на землю. Мама выскочила следом. Грузчик протянул ей чемодан. И хотя наша мама всегда была очень слабая, но тут она подхватила наш тяжеленный чемоданище на плечо и помчалась прочь от самолета. Она держала курс на аэровокзал. Я бежал за ней. На крыльце стоял дедушка Валя. Он только всплеснул руками, когда увидел нас. И он, наверно, сразу все понял, потому что ни о чем не спросил маму. Все вместе мы, как будто сговорились, молча пробежали сквозь этот нескладный дом на другую сторону, к лошади. Мы вскочили в телегу и собрались ехать, но, когда я обернулся, я увидел, что от аэропорта по пыльной дорожке, по жухлой траве к нам бегут, спотыкаясь и протягивая руки, обе Розовые Рубашонки. За ними бежала их мама с маленькой, туго запеленатой Гусеничкой. Она прижимала ее к сердцу. Мы их всех погрузили к себе. Дедушка Валя дернул вожжи, лошадь тронула, и я откинулся на спину. Повсюду было синее небо, тележка скрипела, и ах как вкусно пахло полем, дегтем и махорочкой.

Этим летом папе нужно было съездить по делу в город Ясногорск, и в день отъезда он сказал:

– Возьму-ка я Дениску с собой!

Я сразу посмотрел на маму. Но мама молчала.

Тогда папа сказал:

– Ну что ж, пристегни его к своей юбке. Пусть он ходит за тобой пристегнутый.

Тут у мамы глаза сразу стали зеленые, как крыжовник. Она сказала:

– Делайте что хотите! Хоть в Антарктиду!

И в этот же вечер мы с папой сели в поезд и поехали. В нашем вагоне было много разного народу: старушки, и солдаты, и просто молодые парни, и проводники, и маленькая девчонка. И было очень весело и шумно, и мы открыли консервы, и пили чай из стаканов в подстаканниках, и ели колбасу большущими кусками. А потом один парень снял пиджак и остался в майке; у него были белые руки и круглые мускулы, прямо как шары. Он достал с третьей полки гармошку и заиграл, и спел грустную песню про комсомольца, как он упал на траву возле своего коня, у его ног, и закрыл свои карие очи, и красная кровь стекала на зеленую траву.

Я подошел к окошку и стоял, и смотрел, как мелькают в темноте огоньки, и все думал про этого комсомольца, что я бы тоже вместе с ним поскакал в разведку, и его, может быть, тогда не убили бы.

А потом папа подошел ко мне, и мы с ним вдвоем помолчали, и папа сказал: