Т. Бернс - Гнилое яблочко

Она обходит меня и открывает дверь. Я выхожу следом, еле волоча ноги. Когда дверь закрывается, я заставляю себя повернуться лицом к притихшей библиотеке.

Об этом задании даже подумать стыдно, но мне все еще хочется произвести на Самару хорошее впечатление. В конце концов, она мой учитель, и надо же с чего-то начинать. Так что я нахожу в углу одинокий шезлонг, поворачиваю к стене и забираюсь в него.

Следующие сорок пять минут я стараюсь. Я действительно пытаюсь что-то из себя выдавить. Я глубоко дышу. Высовываю язык. Думаю о газировке — о «Докторе Пеппере» или «Маунтин Дью», к примеру. Но всякий раз, когда я уже готов взорваться, кто-то другой опережает меня, нарушая тишину — и мою концентрацию. На каждую попытку собраться с силами у меня уходит несколько минут; прежде чем я успеваю чего-то добиться, урок уже окончен.

Ощущая одновременно облегчение и разочарование, я вылезаю из шезлонга и прохожу через библиотеку к выходу. Впереди идет Лимон и о чем-то шепчется с Габи и Эйбом. Я прибавляю шаг, чтобы их догнать.

И тут я останавливаюсь. В моем животе, все еще полном буррито, начинается шевеление. Я задерживаю дыхание и застываю на месте, но шевеление не утихает. Живот сводит спазмами. Он урчит. Покраснев, я обеими руками прикрываю источник звука. В отчаянии я оглядываю библиотеку в поисках туалета, но здесь есть только две двери: одна в кладовую и одна с табличкой «Архивы». Я помню, что на входе в здание была уборная, но это через три коридора отсюда. А времени у меня нет.

В библиотеке остается дюжина старших студентов. Когда я прохожу мимо них, они не поднимают головы, но я все равно стараюсь улыбаться. Ворчание в животе нарастает, и если они слышат его, пусть думают, что все в порядке.

Хотя все совсем не в порядке. Мой живот сейчас взорвется, и мне требуются все силы, чтобы добраться до комнаты с архивами шагом, а не бегом. Наконец я достигаю двери, распахиваю ее и вваливаюсь внутрь. Комната заставлена металлическими шкафами с книгами и папками. Отчаявшись уйти достаточно далеко от читального зала, я кидаюсь в первый попавшийся проход и забиваюсь в угол.

Бобы, бобы, нет музыкальней еды!

Чем больше сожрешь, тем звучней…

Мой живот заканчивает куплет как раз вовремя. Звук получается громкий, а удар — мощный. Кажется, будто бетонная стена, к которой я прислонился, сотрясается, — хотя, может, это я сам трясусь от страха и напряжения.

Но этому приходит конец. И я чувствую себя словно заново родившимся.

Я пережидаю несколько секунд, чтобы убедиться, что за первой волной не последует вторая. Однако живот не подает признаков жизни, и я облегченно вздыхаю и шагаю к двери.

Но выйти не могу. Потому что прямо передо мной стоит Самара. Она зажала руками нос и рот, широко расставила ноги и будто приросла к полу. По одну сторону от нее валяется раскрытая курьерская сумка, по другую — чашка, из которой пролился кофе. Самара вытаращила глаза и тяжело дышит.

— Поздравляю, Симус Хинкль, — выдыхает она. — Возможно, Анника все-таки права насчет тебя.

Штрафных очков: 250

Золотых звездочек: 60

Кому:parsippany@cloudviewschools.net

От кого:shinkle@kilteracademy.org

Тема:Еще один повержен в прах

Дорогая мисс Парципанни!

Я снова это сделал. Недавно после урока биологии я сделал кое-что очень плохое с другим учителем. Это было так ужасно, что она застыла на месте, покраснела и чуть не расплакалась. Я не могу сказать вам, что именно я сделал (поверьте, вы бы не хотели этого знать), но я могу сказать, что прошла уже неделя, а я до сих пор чувствую себя ужасно.

Это была случайность — так же, как и тогда, когда я попал в вас яблоком или в Ферн мячом. Я старался загладить вину и быть прилежным учеником… но уроки здесь очень странные. И учат нас всяким странным вещам.

Взять хотя бы музыку. В Клаудвью на этом уроке мы слушаем Бетховена, считаем такты и играем на пианино мистера О’Малли «Зеленые рукава». Здесь на музыке нас учат свистеть, не шевеля губами. Этим мы недавно занимались. Два часа подряд.

Другие уроки такие же чудные. На физкультуре мы бегаем по кампусу, а старшие студенты притворяются взрослыми и догоняют нас. На развитии речи мы совершенствуемся в поросячьей латыни [3] Поросячья латынь (или свинский латинский) — «тайный язык». Тот, кто говорит или пишет на нем, особым образом переставляет буквы в словах и добавляет новые буквы, тем самым шифруя свои послания. Накаприкимекер, экетака фраказака накипикисаканака нака кикирпикичноком яказыкыкеке. и учим поросячий французский; это то же самое, что поросячья латынь, только в каждом слове ударение надо ставить на последний слог. На изобразительном искусстве мы рисуем страшные рисунки — в идеале при взгляде на них родителей должны целую неделю мучить кошмары.

Я до сих пор не понимаю, как эти навыки пригодятся мне в реальной жизни, но я принял правила игры. Потому что это радует моих учителей. И потому что когда-нибудь семестр закончится. Я поеду домой. Родители будут думать, что я исправился, и я сделаю все, чтобы доказать им, что они не ошибаются. А Килтер останется просто странным местом вблизи Северного полюса, где я когда-то провел несколько недель.

По крайней мере, я на это надеюсь.

С уважением, Симус Хинкль

— Любовное письмо?

Я подпрыгиваю. Килтер-планшет выскальзывает у меня из рук и падает на пол. Айк быстро нагибается и успевает его подхватить.

— Девчонки тащатся от романтичных парней. — Он ухмыляется и протягивает мне планшет. — Кто она?

Я собираюсь было объяснить, но останавливаюсь. Я правда хочу рассказывать своему куратору по хулиганству, что пишу умершей учительнице письма, которые никогда не смогу отправить? Не напомнит ли это ему о том, что я убийца, — о той единственной вещи, которую всем лучше бы забыть?

— Элинор, — говорю я. Это первое имя, которое приходит мне в голову.

— Снежная королева? — спрашивает Айк, поежившись. — Укутайся получше.

— Что это? — Я киваю на продолговатый серебристый футляр у него на поясе. Что бы это ни было, я лучше поговорю об этом, чем о чувствах, которые я испытываю — или не испытываю — к самой симпатичной однокласснице.

Айк снимает футляр с пояса и протягивает мне:

— Подарок.

Я улыбаюсь:

— За что?

— За то, что ты — это ты.

Это не кажется мне достойной причиной, но я не хочу показаться грубым. Так что я принимаю футляр и расстегиваю липучку посередине. Я вижу тонкий ствол, курок в форме запятой, свое отражение, белеющее в отполированной стали, — и мне приходится сжать подарок обеими руками, чтобы тут же не вернуть его Айку.