Юрий Сотник - Рассказы

С новосельем поздравляю

я вас всех,

И желаю всем здоровья

и успех.

Ему хлопали не меньше, чем очкарику. Вера Федоровна спросила:

– Ну, кто следующий хочет выступить? Антоша, может быть, ты?

Антон и на этот раз ничего не сказал: только плечи приподнял и опустил. Аглая хихикнула, покосилась на вазу и потерла ладошки.

Вера Федоровна не упрашивала Антона. Под ее аккомпанемент Аглая с Зиной благополучно отпрыгали свою "летку-енку". Наступила моя очередь. Пока я читал "Лешенька, Лешенька...", Ляля поднялась и куда-то вышла. Когда я кончил, Вера Федоровна снова села к пианино.

– А теперь – кабардинская лезгинка!

Она заиграла, и в комнату влетела переодетая Ляля. На ней был красный бешмет, красные сапожки и что-то похожее на белую папаху. На поясе болтался маленький кинжал.

Это уж был по-настоящему хороший номер. Ляля плясала так, что редкий мальчишка с ней сравнится. То она шла по кругу, вытянувшись в струнку, на одних только носках, то вдруг неслась широким шагом, зыркая черными глазищами и оскалив белые зубы. Видно, Вере Федоровне очень нравился танец. Она играла, глядя на Лялю через плечо, и все время улыбалась. Взрослые хлопали в такт и кричали "асса!".

И вдруг случилось такое: Ляля снова прошлась по кругу приблизилась к окну, на котором стояла Антошкина ваза, раскинула руки, вскрикнула "асса!", поскользнулась и смахнула вазу с подоконника... Ваза разбилась, а Ляля хлопнулась затылком об пол.

Взрослые повскакали, стали спрашивать, как она себя чувствует, но танцовщица сказала, что с ней все в порядке, что ее голову защитила папаха.

Вера Федоровна принесла щетку и стала заметать осколки.

– Ну, Ольга, тебе повезло! Битая посуда – это к счастью.

Аглая, Брыкины и я сидели в одном углу комнаты, а Дудкин – в противоположном по диагонали от нас. Мы не издали ни звука. Мы только переглядывались между собой да смотрели на Дудкина. А он сидел весь какой-то серый, сидел согнувшись, вцепившись пальцами в коленки и глядя в пол.

– Домолчался! – прошептала наконец Зинаида, и все поняли, что она хотела этим сказать: ведь Антошка не только никак не сострил, он весь вечер молчал дурак дураком, чтобы потом ошеломить всех фокусом с вазой.

– Ну, в заключение небольшой вокальный номер, – сказала Вера Федоровна, садясь за пианино. – Гурилев. "Однозвучно звенит колокольчик"! Оля, прошу!

Оля стала к пианино, и тут мы впервые узнали, что она хорошо поет, что у нее очень приятный голос. При первых же словах песни взрослые притихли. Даже я заслушался, на несколько секунд забыв про Антошку.

Однозвучно громит колокольчик,

И дорога пылится слеша.

И уныло по ровному полю

Разливается песнь ямщика...

В этот момент Аглая стукнула меня кулаком в бок.

– Лешк! Гляди! – шепнула она и кивнула в сторону Дудкина.

Я взглянул. Недалеко от стула, на котором сидел Антон, стояла тумбочка. Единственная ножка ее была вырезана в виде трех змей, которые переплелись между собой. Три хвоста этих змей служили тумбочке опорой, а на трех змеиных головах с раздвоенными языками покоился круглый верх тумбочки. На нем лежала шелковая желтая салфетка, на салфетке стоял тяжелый стеклянный поднос, а на подносе – графин резного хрусталя и три таких же резных стакана.

Пока Оля пропела первые строчки песни, Антошка успел подняться и теперь стоял рядом с тумбочкой, разглядывая графин, поднос и особенно салфетку.

Васька и Зина тоже заметили это и заерзали.

Столько чувства в той песне унылой.

Столько грусти в напеве родном... -

пела Оля, а в нашем уголке тревожно шушукались.

– Глядите! Приглядывается! Приглядывается! – зашептала Зинаида.

– Дернет! Вот гад буду, дернет! – шепотом заволновался Васька. – Как только она кончит петь, так он... это самое!..

И припомнил я ночи другие,

И родные поля и леса...

Дудкин неслышно подошел к тумбочке с другой стороны и потрогал уголок салфетки.

...и на очи давно уж сухие

Набежала, как искра, слеза...

– Дудкин! – громко зашептала Зина. – Дудкин, слышишь? Ты не вздумай...

Но Антон был далеко. Он не слышал. Он вернулся на свой стул и сидел теперь прямо, скрестив руки на груди. Лицо у него было решительное. Даже, я бы сказал, вдохновенное.

Аглая приподнялась и забубнила вполголоса:

– Антон! Дудкин! Ты давай не дури! Антон, слышишь?

Дудкин взглянул на нее и ничего не ответил. Вера Федоровна обернулась через плечо:

– Дорогая! Надо все-таки уважать исполнительницу!

После этого мы перестали шептаться. Мы сидели съежившись и ждали, что будет.

И умолк мой ямщик, а дорога

Предо мной далека, далека.

Умолк ямщик, замолкла и Оля. Ей долго хлопали, потом Вера Федоровна объявила, что взрослые могут снова удалиться в кухню, что сейчас начнутся танцы. И тут Дудкин вскочил.

– Одну минуточку! – воскликнул он каким-то особенно резким голосом и подошел к тумбочке. – Какая интересная салфеточка!...

– Антошка! Не смей! – взвизгнула Аглая.

Но было поздно: Антон рванул салфетку. Может, он и выдернул бы ее, но тумбочка оказалась слишком шаткой. Она грохнулась на пол. Разбился поднос, графин и два стакана. Только третий почему-то уцелел.

Мертвая тишина стояла в комнате секунд десять. Побледневшая "Екатерина Вторая" во все глаза смотрела на неподвижного Дудкина.

– Ну, знаешь, уважаемый... – выдавила она наконец дрожащими губами. – После такого... после таких штучек... Ты, надеюсь, сам догадаешься, что надо сделать.

Она протянула указательный палец в сторону двери. Приподняв плечи, держа руки по швам, Антон молча прошагал в переднюю. Мы услышали, как хлопнула входная дверь. Вера Федоровна снова сходила за щеткой, снова принялась подметать. Взрослые о чем-то негромко говорили, но я не слушал их. Я думал о том, сколько теперь придется заплатить Антошкиным родителям за этот графин и каково теперь будет Антошке дома.

– Он что у вас – всегда такой! – сердито спросила Вера Федоровна Аглаю.

– Он не хотел разбить. Он хотел только фокус показать...

Вера Федоровна перестала подметать.

– Фокус?! Ничего себе фокус!

– Он хотел вот эту салфетку из-под нашей вазы выдернуть... – пояснила Зинаида. – А Ляля ее разбила. Вот он, значит, и... ну... вашу...

Словом, мы рассказали, как готовил Антон свой номер, как мы покупали вазу... А Васька закончил наш рассказ:

– Он хотел неожиданно фокус показать. Чтобы остроумно получилось.

Вера Федоровна посмотрела на взрослых:

– Слыхали?

Те негромко засмеялись. Вера Федоровна повернулась к Аглае:

– А куда он убежал? Небось плачет где-нибудь...

Аглая только плечами пожала: мол, само собой разумеется.

– Подите приведите его!

Мы не двинулись с места, только переглядывались.