Дмитрий Сандалетов - Это вам не хухры-мухры

В начале зимы я заболел гриппом. Мне вызвали врача, мама ушла на работу, я остался один дома.

Участкового терапевта, грузную даму предпенсионного возраста, я встречал с красной от температуры физиономией.

Войдя в комнату, она заставила меня разинуть рот, посмотрела горло, сказала, приставив фонендоскоп к груди: – Дыши…! Не дыши! И взглянув на градусник, помчалась на кухню выписывать мне рецепты.

Я вяло соображал, куда она подевалась, а когда сообразил, было уже поздно. Врачиха тоже перепутала столик со стулом!

Услышав грохот, я бросился на кухню, – докторица уже стояла на четвереньках и бессмысленно мотала головой, из ее глаз сыпались искры, из прически – контуженые тараканы. Она чудом промахнулась мимо щели между плитой и холодильником где стоял чугунный утюг, но почему-то не радовалась.

– Ой! Извините! – пробормотал я, помогая ей подняться.

– Что это было!? – спросила она, ощупывая свою голову.

– Столик для еды, – сказал я с каменным выражением лица.

– Можно я сяду?………Хотя нет….лучше я постою! До свидания! – сказала она, поспешно направляясь к входной двери.

– Когда мне придти к вам на прием!? – закричал я вдогонку.

– Ах да! – спохватилась она, – приходи в понедельник.

Спустя час я сообразил, что она мне не выписала справки в школу и позабыла о рецептах, а, позвонив на следующий день ей на прием в поликлинику, услышал от дежурной медсестры, что доктор взяла больничный.

Сбив температуру аспирином, я от нечего делать, снова засел за телефон и сразу удача. Фабрика химического волокна и прочных пластмасс признала свое родство со стульями.

Могу я узнать имя конструктора, – ласково спросил я, трясясь от радости.

Но трубка молчала.

– Ало! Ничего не слышно! Нас прервали!? – заорал я в эфир.

– Не кричите, я вас прекрасно слышу! Просто странно! В последнее время им интересовалось очень много людей, вы молодой человек тоже хотите узнать его адрес?

– Разумеется, хочу! – осторожно произнес я.

– Напрасно!

– Что напрасно!?

– Напрасно вы его ищите,….. он в больнице.

– Давно?

– Уже пятый раз в больнице! Его постоянно бьют,… просто ужас! За что!?… Такой милый человек!

– Наверное есть за что – сказал я опуская трубку.

Наступила прекрасная августовская ночь. На черном, не замутненном облаками небе мерцали звезды.

Я стоял в одних трусах у раскрытого окна, наслаждаясь желанной прохладой. В одиннадцать лет такие ночи полны необъяснимого очарованья.

С нижнего этажа приятно тянуло табачным дымом. Скрипели половицы под моими ногами, тикали часы за спиной. Было удивительно тихо!

Развернув конфету, я кинул скомканный фантик в темный двор.

– Кар..р – сонно встрепенулась потревоженная ворона.

– Кар..р – ответил я ей (от нечего делать).

– Х..Х..Х.хр…фью – всхрапнул, взвизгнув раскладушкой, спавший на балконе сосед.

– Х..Х..Х.хр…фью бздык – аккуратно повторил я.

– Мряу! – недовольно зашебуршился в кустах кот, собираясь затянуть свою протяжную песню.

– Мряу! – передразнил я его, перегибаясь через подоконник.

Тот удивленно захлопал святящимися глазами и, запрокинув голову, уставился на меня.

Кто-то вылил на него стакан холодной воды, и глаза, зашипев, исчезли.

– Шшшшшшшшш, – скопировал я его возмущение.

– Шшшшшшшшшы – прошелестел налетевший ветер.

Снизу в ночь полетел окурок. Очертив огненный зигзаг, он утонул в густой листве.

– Какое странное сегодня эхо! – вполголоса произнес кто-то, со скрипом прикрывая окно.

Тетя Агата приехала к нам на дачу с маленьким тортиком и сразу наполнила собой тесную гостиную. От ее цветастой юбки рябило в глазах, столь стремительно она носила свое толстое тело. Тетя восхищалась всем: букашками, деревенским воздухом и, разумеется, нами.

Увидев меня, она всплеснула пухлыми ладошками и, прижав к жаркой груди, тут же схватилась за мою щеку надушенными пальцами: – Какой красавец вымахал, – обернулась она к маме. И сказано это было с такой гордостью, словно она сама меня вырастила.

Вскоре, отыскав моего братца, который совсем недавно научился ходить, она, забыв обо всем, с поразительной поспешностью выразила готовность покормить его апельсинами, а спустя полчаса я застал ее за прелюбопытным занятием.

– У- тю- тю! – сюсюкала она с братом, тыкая в его плотно закрытый рот апельсиновой долькой.

– У –тю-тю, милый, съешь еще кусочек.

Сзади нее на столе высилась гора апельсиновых корок, а из дюжины спелых плодов на тарелке сиротливо лежало три штуки.

Признаюсь, меня поразила такая прожорливость брата, и я застыл с открытым ртом от удивления, но вскоре мое изумление рассеяла сама тетя Агата, которая еще раз сладко сказав у « -тю –тю» моему братцу, жадно засунула дольку себе в рот и с удовольствием ее проглотила.

Увидев меня, она ничуть не смутилась, а лишь огорченно посетовала: – Какой капризный ребенок, и потянулась за следующим апельсином.

Очистив его, она тем же Макаром съела по дольке за маму, за папу, за меня и за бабушку и, чуть запнувшись, продолжила список наших родственников.

На время потеряв ее из поля зрения, я вскоре застукал ее за новым занятием: теперь тетя Агата палкой сшибала с дерева на землю самые крупные и спелые яблоки и, чавкая, их поедала. Судя по куче огрызков, валявшихся на траве, это занятие ее увлекло.

Чтобы не мешать ей, я тихонько удалился и не видел ее до вечера.

К вечеру, появившись из сада с подозрительно черными губами, она вспомнила про торт и буквально заставила всех устроить чаепитие, объяснив такую настойчивость своим скорым отъездом.

Уже немного изучив ее прожорливый характер, я решил подстраховаться, сразу положив на свою тарелку два куска вкусного пирога. Но напрасно я старался!

Как ни усиленно работали мои челюсти, тетя Агата успела значительно раньше, доела при помощи ложки крошки с опустевшего подноса и жадно заглянула в мое блюдце.

С минуту она надеялась, что я сам предложу ей добавку, а, убедившись, что я не собираюсь этого делать, взяла инициативу в свои руки.

Ласково потрепав меня за вихры, она, засмеявшись, назвала меня сластеной и, спросив, не боюсь ли я заработать диабет, тут же выразила готовность пострадать за общество, при этом обречено махнув на свое, как она выразилась, подорванное здоровье.

Терять ей, по-видимому, действительно было нечего, так как, проворно отковырнув своей ложкой изрядный кусок моего пирога, она самым наглым образом тут же его слопала.

– Ты уж прости меня, старую дуру, уж больно люблю сладости! – вздохнув, покаялась она и снова залезла в мою тарелку.