Владислав Крапивин - Семь фунтов брамсельного ветра

Решили, что пойдем к Петруше, как только вернутся Люка и Лоська.

– А что слышно о Лоське?

Я пожала плечами: ничего. И опять поморщилась от непонятной досады. Стаканчик спросил:

– Ты не могла бы дать мне свою кассету с “Гневом отца”? Приехали родственники, хотят посмотреть…

– Пожалуйста… А где твоя-то?

– Я разве не говорил? Встретил одного мальчика, с которым раньше был в клубе “Паруса надежды”. Он мою кассету попросил, чтобы посмотреть там с ребятами…

– Ты же поссорился с этим клубом!

– С начальством, а не с ребятами. Они-то при чем?

– Я думал, у тебя с ними принципиальные расхождения…

– Там разные ребята. Есть хорошие…

– И песни у них хорошие. Например, “Прощайте, Скалистые горы”… – вспомнила я.

– Песня-то чем тебе не нравится? – тихо сказал Стаканчик.

Мне песня как раз нравилась, она была на кассете, которую мне оставил Пашка – вместе с другой, на которой Вивальди и море. И я сказала, что дело не в песне, а в нем, в Нике. Не люблю, когда у людей вчера одни взгляды, а нынче другие. Противно…

– К тому же, мы договаривались, что будем давать кассету посторонним только с общего согласия…

– Договаривались-то, когда! Еще когда был пробный вариант! А теперь-то зачем? Если уже на конкурсе показывали и даже отрывки по телевидению!

Я сказала, что дело не в телевидении, а в том, что некоторые люди не держат обещания. Как на таких полагаться?

Это было совершенно глупо, я чувствовала, что меня “несет”, но сказала себе: “Ну и пусть!”

Я полулежала на диван-кровати, как раздосадованная персидская царевна. Стаканчик сидел на стуле и смотрел сквозь очки с каким-то снисходительным сожалением. Как смотрит иногда Илюха, если я начинаю вредничать. Это меня еще больше разозлило: что позволено старшему брату, вовсе не позволено всяким стаканчикам!

О снял очки, протер их подолом майки с портретом волосатого типа. Нагнулся, почесал очками загорелую лодыжку и глянул исподлобья.

– Ну, ладно. Не давай, если не хочешь…

– Нет, почему же? Пожалуйста!

– Не надо… Я зайду в клуб и заберу у них свою. Наверно, уже посмотрели.

Тут меня совсем уже подло бес дернул за язык:

– Может, и останешься у них? Если пересмотрел свои позиции…

– Я не пересматривал… А записываться туда снова сейчас вообще не имеет смысла. Их начальство сдало шлюпки в аренду каким-то дачникам, они теперь только морские узлы изучают, да маршируют…

“И песни о море поют”, – чуть не брякнула я, но сдержалась. Потому что это был бы вроде как подкоп и под Пашку…

А Стаканчик вдруг спросил, будто мы только что не спорили:

– Может, пойдем побродим?

– Не хочу… – буркнула я. И только сейчас поняла причину своего дрянного состояния души. Это по– прежнему сидело во мне известие о гибели Будимова. Из-за него – сумрачность и всякие опасения. Непонятное предчувствие нехорошего. Оно было похоже на то предчувствие, которое появилось во Дворце, когда Пашка оставил на стене кровавые отпечатки. Тогда – сбылось. Неужели так будет и сейчас?

– Пойдем, стряхни печали, – повторил Стаканчик. Смотрите-ка, еще и юмор у него!

– Не хочу и не могу! – отрезала я.

– Да почему?

Глядя в упор я сообщила открытым текстом:

– Ты совсем идиот? Не знаешь, что у девочек бывают дни, когда им лучше сидеть дома? – и злорадно представила, как сейчас он нальется розовой краской.

Стаканчик и правда порозовел, но не так сильно, как я ждала. Мало того! Он пожал плечами и отозвался невозмутимо:

– Я знаю. Но я думал, что в наши дни это не проблема. В рекламе столько про всякие средства говорят. Даже с крылышками…

Я сказала, что сейчас он вылетит от меня без всяких крылышек. Болван!

Стаканчик встал и снова пожал плечами.

– Ладно, пойду… – И отправился к двери.

Он был сейчас не тот аккуратный Никита Стаканов, что в школе. Светлая, с алюминиевым отливом, прическа – не гладкая, а растрепанная, кудлатая. Майка мятая, локти расцарапанные, светлые широченные бермуды – жеваные, в пятнах травы и ржавчины. И в движениях – незаметная раньше резкость. “Ладно, шагай…”

Когда он вышел в переднюю, я все же встала, двинулась следом. На лестничной площадке Стаканчик оглянулся.

– Жень, ты извини…

– Гуляй, – сказала я.

– Мы, что ли по правде поссорились?

– Я все делаю по правде, господин Стаканов.

Он резко дернул головой и застучал подошвами по ступеням.

“Ну, зачем я так, идиотка!.. Хотя… он тоже хорош! И со своими “Парусами надежды” и вообще…

Приоткрылась дверь напротив. За ней обнаружилась улыбчивая физиономия соседки.

– Женечка, кто-то приходил? Я теперь стала такая беспокойная. Иногда ходят всякие посторонние…

Сжигая корабли, я сказала:

– Ходят… Галина Андреевна, если меня будет спрашивать лохматый и очкастый мальчишка, скажите, что до конца жизни не желаю его видеть!

– Хорошо, Женечка…

Оставалось опять лечь носом в подушку и пореветь. Но даже этого мне сделать не дали! Только шагнула в комнату – затарахтел телефон.

– Абонент Мезенцева?.. Телефонная станция. Ваш номер будет отключен до пятого июля. Ремонт кабеля и аппаратуры…

– Да пятого? Вы с ума сошли! Это же целая неделя!

“Пи-и… пи-и… пи-и…” – ответила телефонная станция.

Реветь уже не хотелось. Хотелось что-нибудь разбить. Но что? Не его же… – Я дотянулась до полочки, где стоял стеклянный Лоськин глобус. Взяла глобусенка в ладони. Ласково подышала на него вытерла о футболку. Он засверкал чистым хрусталем. Я посмотрела сквозь него на приподнятый край футболки. Да, как микроскоп! Трикотажная материя виделась через круглое стекло, будто здоровенная рогожа.

“Хорошо, что океанов на Земле больше, чем суши. Можно через них все рассматривать…”

Вот уж с кем я никогда не поссорюсь, так это с Лоськой!… Но где он сейчас?..

Постанывая, поднялась я опять на ноги. Сняла телефонную трубку. Сигнала уже не было, только что-то прохожее на отдаленный шепот. Да, быстро они выполняют свои обещания!

Хочешь, не хочешь, а надо ехать к Илье.

Илья был уже без повязки, но левое стекло на очках закрывал кусочек марли.

– А! Привет! Появилась все же. Понимаю, не можешь долго без любимого брата.

Я ответила, что дело не в любимом брате, а в телефонных неприятностях.

– Будешь названивать домой, а там, как у Шекспира: “Дальнейшее – молчанье”… Иль, можно я звякну Пашке по мобильнику? Понимаю, что дорого, но он же ничего не знает, будет звонить и писать перед отъездом в тайгу, а в ответ ни гугу…

– Звони, но… Да не в том дело, что дорого, а батарейки на последнем издыхании. Ну, может, получится…

У меня получилось. Я ушла на дальнюю скамейку, присела в одиночестве и довольно быстро подключилась к “междугородке”. А там и к Яхтинску! И Пашка оказался дома. Обрадовался: