Струан Мюррей - Остров предательства

Круто развернувшись, Элли зашагала обратно на рынок; трость её ударила какого-то мужчину по ноге, да так, что тот вскрикнул и выронил свой бутерброд. Элли была слишком зла, чтобы извиняться. Она жалела, что вообще попала в это ужасное место. Уж лучше бы они нашли тихий маленький островок, где бы не было никаких моряков, отбирающих у неё Сифа, и никаких Сосудов-Королев, не обращающих на неё ни малейшего внимания.

Элли повернула за угол хлебной лавки и остановилась как вкопанная.

– Нет, – прошептала она.

Она всматривалась в мельтешащую толпу, пытаясь убедить себя, что взгляд её вовсе не выхватил на противоположном конце рыночной площади мужчину в длинной чёрной шинели. Женщина в пурпурном платье прошествовала мимо на ходулях, сопровождаемая стайкой хихикающей детворы. Элли прищурила глаза – платье в самом деле немного напоминало инквизиторскую шинель. Она облегчённо выдохнула.

Акробатка на ходулях прошла мимо, и Элли ахнула.

Мужчина был громадного роста, широкоплечий, кожа бледная, как у трупа, глаза как две кляксы. Глаза, полные боли и ярости.

Глаза смотрели прямо на неё.

Харграт.

– ЛАНКАСТЕР!

Рык прокатился над мирной торговой площадью. Элли кинулась на землю, прячась за спинами толпы.

– Нет, – застонала она. Из всех Инквизиторов, что могли последовать за ней сюда, ну почему это должен был оказаться Харграт?

– ЛАНКАСТЕР!

Крик был нелепо пронзительный для человека его размера. Элли выхватила взглядом, как он рассекает толпу, словно корабль, взрезающий волны. Она припустила прочь с рыночной площади туда, где улица разветвлялась натрое. Она бросила себе под ноги дымовую шашку, чтобы Харграт не понял, куда она свернула, рванула налево и бежала, пока её больную ногу не свело и она не рухнула в узком проулке.

Она прислушивалась, не стучат ли башмаки, но ничего не слышала.

Она дала себе минутку, чтобы перевести дух, а затем поднялась на ноги. Она закрыла глаза, но всё равно перед ними стояла демоническая гримаса Харграта и смеющееся лицо Сифа. Её тело хрустело и ныло, словно набитое гравием. Она посмотрела вниз и увидела кровавые детские следы на камнях мостовой.

Элли оглянулась через плечо, а затем пошла по следам, ничего так не желая, как увеличить расстояние между собой и Харгратом. Следы провели её мимо свиньи, обнюхивающей кучу капустных кочанов, потом мимо двух громогласно переругивающихся женщин, вовсе не замечавших кровавых отпечатков у самых своих ног. Протиснувшись между двумя высокими зданиями из песчаника, она вышла в странный безлюдный проход, над которым густо переплетённые ветви деревьев образовывали сводчатый навес. Тысячи бумажных лоскутов были пришпилены к стенам, большинство уже пожелтело от времени.

«Моей возлюбленной», – гласил один.

«Наша любовь на века», – обещал другой.

«Спасибо тебе, ты помог мне пережить тяжелейшее время».

Ласковый ветерок пробежал по проходу, зашелестев письмами, и они замерцали, словно чешуя огромной бумажной рыбины. Элли подумала: «Интересно, почему вообще они здесь оказались, а не были отосланы тем людям, к которым обращались? Может, этих людей больше не было рядом?»

Элли осторожно извлекла гвоздь, удерживавший одно из писем на стене.

Дорогая Элли,

Я рад, что мы больше не друзья.

Жгучая боль пронзила Эллино сердце. Она заморгала и перечитала:

Дорогая Эдит,

Я рада, что ты была здесь со мной.

Элли нахмурилась и посмотрела в одну и в другую сторону вдоль прохода. Она хотела вернуть записку на стену и заметила на пустом лоскуте стены под ней расплывающееся красное пятно. Она коснулась его пальцем. Оно было липкое и густое, как кровь, но холодное. А стоило ей моргнуть, и оно исчезло.

Элли почувствовала, как будто единственная капля ледяной воды ударила её в затылок и заскользила вниз по хребту.

– Уходи, – зашептала она. – Оставь меня одну.

Ветер снова зашелестел по туннелю. Бумаги зашептались.

«Одна», – сказали они.

Элли задрожала в своём бушлате.

– У меня и без тебя довольно проблем.

Небольшой бугор появился на стене перед ней, будто воздушный пузырь надулся под бумагами. Она нажала на него, и больше холодной крови вытекло через зазоры между письмами, заливая ей пальцы. Она вытерла ладони о бушлат, но кровь не оставила следа.

Новый бугор вырос на стене.

«Одна», – опять зашептали бумаги.

– Убирайся! – заорала Элли, давя волдырь.

«Элли, – шептали бумаги. – Одна, Элли, одна, Элли, одна». Они вдыхали слово «Элли» и выдыхали слово «одна». Стопка писем скользнула ей в руки, но бумага на ощупь не была бумагой. Она была грубее, как будто ткань или бинты.

Элли, одна, Элли, одна.

Всё больше писем на стене забугрилось. Элли завопила и забила по ним, но руки её дёрнуло внутрь бумаг, и они исчезли до запястья. Курган писем был у самого её лица, и Элли подумалось, что она различает под бумагой очертания глаз, затем носа. Она закричала, и стена выпустила её, и она упала на спину.

Крохотная хрупкая фигура отделилась от стены, смахивая с себя клочки бумаги. Она выглядела как дитя, забинтованное с головы до пят. Лишь шея, плечи, подбородок и рот были обнажены, кожа цвета снега. Волосы торчали на затылке перебинтованной головы густыми, слипшимися от крови прядями.

– Нет, – зашептала Элли. – Ты можешь вернуться.

Она неловко поднялась и отшвырнула фигуру к стене. Только вместо того, чтобы удариться о стену, дитя прошло насквозь, затянутое бумагами.

Элли повернулась кругом, её прерывистое дыхание заполнило пустой проход.

Дитя возникло из противоположной стены, улыбнулось и наклонило к ней свою голову. Элли чувствовала, как оно смотрит на неё, хотя глаза были спрятаны под одинарным туго натянутым полотном окровавленной ткани.

– Я одолела тебя, – сказала она.

– Но не уничтожила, Элли, – ответило забинтованное существо. Голос оного звучал как два, говорящих вместе: один голос детский, другой – глубокий и древний. – Никак не уничтожила. Я всегда буду рядом, когда ты будешь нуждаться во мне.

– Я не нуждаюсь в тебе.

– Ты нуждаешься в друге, верно? Сиф так счастлив со своими новыми друзьями. Хотя… ах, – дитя вздохнуло с глубоким удовлетворением, – ты бы предпочла, чтобы у него не было других друзей, кроме тебя, верно? Ах, Элли, и я думал, что это я чудовище.

– Замолкни, – прошипела Элли.

Влажное клокотание вскипело в глотке дитя. Звук нисколько не походил на человеческий смех.

– Я скучал по тебе, Элли, как же я по тебе скучал!

Акт смеха, похоже, обессилил оного, и оный привалился к стене, ногти зацарапали бумагу, когда оный попытался встать.