Ирина Стрелкова - Одна лошадиная сила

В этой толстенной книге упоминались все русские императоры, каждый из них был причастен к судьбе того или иного орловского рысака. Но в сравнении со знаменитыми рысаками, вписавшими свои имена в историю русского коневодства, императоры выглядели мелко и незначительно.

С восторгом прочел Володя страницы, посвященные великому, несравненному Крепышу. Поражение Крепыша в 1912 году на московском ипподроме стало черным днем для всех русских любителей конного спорта. На славу орловского рысака подло посягнул наездник-иноземец. Он придержал Крепыша и дал выиграть приз американскому рысаку Дженераль Эйчу.

«Черный день России. Каково?! — Володя задумался. — Я сейчас вычитал очень важную для меня подробность. Лошадь как предмет народной гордости. Создатели породы орловских рысаков гениально угадали, какая лошадь по всем своим качествам отвечает русскому вкусу, русскому характеру. Но ведь все эти годы, когда на конных заводах пестовали орловского рысака, по деревням крестьяне создавали своего, крестьянского, работящего коня. Сколько существовало неписаных конских родословных! Знали ведь, чье потомство славится силой, выносливостью, неприхотливостью. Знали и упорно, последовательно отбирали. У каждого народа своя любовь к лошади, свои требования к ней. У кавказского горца — своя, у степняка-казаха своя. „Какой русский не любит быстрой езды“, — писал Гоголь, воспевший русскую тройку, птицу-тройку. Но превыше всех самых красивых и самых родовитых лошадей крестьянская лошадка, впряженная в плуг. Лев Толстой написал житие изумительного Холстомера, однако на картине Репина Толстой пашет землю на крестьянской лошадке…»

Теперь Володя знал, о чем ему надо говорить с апачами и с другими путятинскими лошадниками. Он прочтет им цикл лекций. Здесь, в музее. Их жестокость к лошадям — результат невежества. Они никогда не слыхали ни о Любезном 1-м, ни о Крепыше, ни о Холстомере. Зато видят каждый день, как лихо скачут всадники в кино и на экране телевизора, как падают подстреленные кони. Покончить с невежеством — значит покончить с жестокостью.

Володины мечтания были прерваны гулкими шагами по ступенькам наружной лестницы. Двое торопливо поднимались в кабинет. Володя поднял голову и с любопытством посмотрел на дверь. Она распахнулась настежь, в кабинет вступила чинно и строго тетя Дена, за ней протиснулась бочком старуха, державшая в руке тонкую хворостину. Володя узнал дебринскую Анютку.

Серенькое утро благоухало укропом, чесноком, лавровым листом. После удачной грибной охоты Путятин приступил к засолке, повытаскивал из погребов бочки, стеклянные банки, развел огонь в летних кухнях.

Дразнящие запахи, к которым примешивался, наплывая густыми волнами, ни с чем не сравнимый запах сушеных белых грибов, несколько омрачили боевое и уверенное настроение идущего на работу Фомина. «Черт бы побрал этих лошадников! Сентябрь на носу, неизвестно, какими окажутся следующие суббота и воскресенье. А что, если похолодает? Ну, ничего… Сегодня я это дело закончу».

Но Фомину так и не удалось приступить к осуществлению тщательно обдуманного плана. На Советской его обогнал на мотоцикле участковый уполномоченный из Ермакова. Молодой и шустрый участковый мчал с бешеной скоростью и не заметил идущего по тротуару Фомина. И Фомин не успел разглядеть, кто сидит в коляске. Заметил только, что на пассажире — или задержанном? — зеленая спецовка, какие выдают в студенческих стройотрядах.

В горотделе дежурный не дал Фомину раскрыть рта для вопроса, нет ли вестей про лошадников.

— Где ты пропадаешь? — накинулся на него дежурный. — Срочно на полусогнутых к Налетову. Полчаса тебя ищем!

В кабинете начальника горотдела Фомин увидел уполномоченного из Ермакова и его пассажира в студенческой спецовке, седенького старичка. Уполномоченный сидит в сторонке, а старичок на верхнем конце длинного крытого зеленым сукном стола что-то горячо рассказывает Петру Петровичу Налетову и заместителю начальника по оперативной части Вадиму Федоровичу Баранову.

— Садись ближе и слушай! — приказал Налетов. — Товарищ из Ленинграда, слесарь с Кировского завода, проводит отпуск в родной деревне.

Фомин сел в середине стола, огляделся по сторонам: а где же ружье? Он почему-то сразу подумал, что ленинградец и есть тот добрый человек, который унес ночью ружье, похищенное Лешкой Супруновым.

— Живу в своей деревне, привожу в порядок родительский дом, — продолжал свой рассказ старичок. — Скоро пенсия, вот и подумываю, не перебраться ли сюда насовсем. Починил крышу, расчистил сад. Копаюсь помаленьку. Места дальние, глухие, ни одна душа в мою деревушку не заглядывает. Начинаю понемногу знакомиться с жителями соседних таких же глухих деревушек. Они-то и предупредили меня, что в лесу появились подозрительные туристы. Ходят по деревням, что-то высматривают, лазят в заколоченные дома. И замечено, что кое-где из пустых домов исчезли иконы. Я проверил у себя в деревне — как будто все на месте, все цело. А вчера пошел в Ермакове за продуктами, возвращаюсь к вечеру — и вроде бы что-то не так, вроде бы у избы, что рядом с моей, доски, которыми окно заколочено, передвинуты. Дай, думаю, проверю. Подозрительного окна касаться не стал, распечатал соседнее. Заглядываю в избу — так и есть, красный угол ободран, икон нет. Хотел было бежать в Ермаково к участковому, но не решился на ночь глядя. Кто их знает, грабителей, может, они за мной подсматривали. А утром взял пестерь, будто по грибы, а сам прямиком в Ермаково, — смущенно закончил ленинградец.

Налетов встал и торжественно пожал руку старичку.

— Вы действовали точно и умело. Большое вам спасибо.

Фомин, слушая ленинградца, сначала приуныл. Не сбылась надежда, что нашлось наконец ружье. Ведь для Фомина главным было отыскать ружье, а не ловить угонщиков. Но потом он повеселел. Если позвали слушать старичка, значит, возьмут в группу по задержанию.

Возглавил группу сам Петр Петрович. В нее вошли Баранов, Фомин, участковый и еще проводник с собакой, с тем самым Джульбарсом, который обнаружил в монастырском подземелье украденные фотокамеры.

Выехали на УАЗе. Ленинградца усадили впереди, рядом с шофером, остальные поместились позади. Когда свернули с шоссе, проводник приказал Джульбарсу вспрыгнуть на сиденье, обхватил его и прижал к себе.

— Джульбарсу хуже нет, как ездить по ухабам. Вы вон за скобы ухватились, а ему держаться нечем.

Пес в подтверждение слов проводника конфузливо моргнул и лизнул обхватившую его руку.

В обворованной избе Джульбарс уверенно взял след, пошел по нему резво и, как говорят проводники, «не занюхиваясь». Участковый по приказанию Налетова остался в деревне. Фомин бежал вслед за проводником. Налетов и Баранов стали отставать.