Ирина Стрелкова - Одна лошадиная сила

Конюх уцепился за последний вопрос:

— Как же, сообщили. Конь рыжей масти, старый, кличка Вихрь, особая примета — на лбу белая отметина. Только попробуй найди его. Пока сам не придет… — И Шилов, явно увиливая от ответа на вопрос Фомина об излишках овса, стал изливать свое возмущение безобразным поведением коня по кличке Вихрь.

Вихрь, в прошлом скромный и работящий конь, переродился в злостного тунеядца. Прошлой весной он ушел в бега, все лето шлялся неизвестно где, а похолодало — явился обратно в конюшню. Шилов поверил в чистосердечное раскаяние коня, не попрекнул ни единым злым словом. И чем же ответил Вихрь на человеческую доброту? Черной лошадиной неблагодарностью. Стоило солнышку пригреть, травке зазеленеть, он опять ударился в бега. Но ничего… Наступят холода, и конь-тунеядец приплетется с повинной. Пусть на этот раз не рассчитывает на снисхождение. Найдутся меры!

Фомин не утаил своего недоверия к рассказу Шилова.

— Значит, рыжий, с белой отметиной на лбу? — На всякий случай он записал приметы Вихря. — Вы не пытались его отыскать? Поймать не пробовали?

— Вихря? Поймать? Он и близко к себе не подпустит. Я в прошлом году пробовал поймать. Не вышло. Даже Костя-Джигит… — Конюх осекся и умолк, отвел глаза.

— Продолжайте! — потребовал Фомин. — И поясните, в каких отношениях вы состоите с упомянутым вами сейчас несовершеннолетним Константином Мусиным.

Конюх поморщился и поднял было руку к затылку.

— Не надо. — Фомин поглядел на конюха особым взглядом, которому долго учился. — Не надо симулировать, Петр Николаевич. Никто вас по затылку не стукал. Вы проспали и лошадей, и ружье. Снимайте бинт и выкладывайте все, что может помочь милиции побыстрее отыскать лошадников и отобрать у них ружье.

Шилов со злостью сорвал бинт.

— Проспал я, проспал! Утром, не прочухавшись, вызвал участкового. Хотя лошади и приходят, об угонах полагается сообщать. Я не сразу заметил, что ружья нет. Заметил, только когда пришел участковый. Он у нас законник, стал мне разъяснять: «Оружие в руках несовершеннолетних! Влетит тебе за небрежное хранение». С перепугу я и соврал, что на меня напали.

Фомин вспомнил, как настойчиво твердила Нина Васильевна, что апачи не могли напасть на конюха. Они и в самом деле не напали. Но вполне могли похитить ружье. Хотя бы «для красоты», как она говорит.

Конюх продолжал свои чистосердечные признания. С апачами у него налажено мирное сосуществование. Он пошел на это ради лошадей. Другие подростки мучают животных, а ребята из Двудвориц под влиянием конюха Шилова даже стали кормить угнанных лошадей. Поэтому нельзя считать, что овес, проданный апачам, уходит на сторону, он достается тем же фабричным лошадям. За овсом апачи заглядывают исключительно в дневное время, хотя, конечно, проникают на территорию фабрики через забор, а не через проходную. Чаще других конюху приходится иметь дело с Костей-Джигитом или с Бубой, фамилия которого конюху не известна, а зовут Андреем.

«Бубенцов, — отметил про себя Фомин. — Что у него в карточке? Отца нет, живет с мамой и бабушкой, в школе характеризуется отрицательно».

— Когда они последний раз приходили к вам за овсом?

— В пятницу.

— Кто приходил?

— Оба. Я еще, помню, удивился. Приходит сначала Костя, покупает десять кило. Через час Буба — и тоже просит десять кило.

— А ружье они могли увидеть?

— Кто их знает? В конюшню заходили оба.

«Видели, — подумал Фомин. — Один увидел, сказал другому, тот пришел удостовериться, что ружье все еще висит». С легким сердцем Фомин пошагал в Двудворицы.

Костя Мусин, по прозвищу Костя-Джигит, и Андрей Бубенцов, по прозвищу Буба, проживали в знаменитом доме номер двадцать, Доме Пушкина, как его называли в Путятине.

В какой-то послевоенный год железнодорожник, по фамилии Пушкин, обнаружил на станции невостребованный груз — ящики с деталями парковой скульптуры. Он открыл один из ящиков и увидел знакомую кудрявую голову. Железнодорожник писал во все концы — хозяева скульптуры так и не откликнулись. Тогда он перевез ящики в Двудворицы и смонтировал во дворе дома номер двадцать каменную садовую скамью и сидящего на ней Пушкина-лицеиста. Жильцы обсадили памятник березками, по праздникам стали приносить Пушкину цветы. Посторонним они всерьез говорили, что дому номер двадцать по случаю досталась скульптура работы самого Опекушина, который слепил Пушкина в Москве. Энергичная учительница литературы из Двудворицкой школы пыталась провести во дворе разъяснительную работу. «Не Опекушин у вас и вообще не оригинал, а массовая копия». Жильцы посоветовали литераторше обходить Дом Пушкина стороной. Слава памятника росла, молодожены приезжали сюда прямиком из Дворца бракосочетаний и возлагали к ногам Пушкина цветы.

Войдя во двор, Фомин увидел в тени выросших берез на деревянной длинной лавочке стайку молодых мам, нарядных, причесанных и накрашенных, а перед ними — выставку детских колясок на вполне приличном международном уровне.

— Коля! Фомин! — защебетали они наперебой. — Иди сюда! Правда, что на фабрике ночью конюха избили? И ружье украли! Ты кого подозреваешь? Неужели ребят из нашего дома? Что ты, Коля! Наши не могли!

— Извините, — Фомин принял вид самый официальный и суровый. — Спешу. Как-нибудь потом. Посидим, посплетничаем. — Он ускорил шаг.

Молодые мамы, сами того не зная, открыли Фомину его непростительный промах. «Я должен был сразу взять в расчет, что сенсационные новости распространяются по Путятину с чудовищной быстротой. А я предупредил Нину Васильевну, чтобы ни слова о ружье. Глупо темнить, если все знают…»

У Бубенцовых Фомину открыла худая растрепанная женщина с папиросой в зубах.

— Андрей дома? — Он показал ей удостоверение. — Мне надо с ним поговорить.

— Я его мать. Проходите. — Она провела его в комнату, усадила за круглый стол, накрытый клеенкой. — Если не ошибаюсь, вы внук Фомина? Ваш дедушка помог покойному мужу получить эту квартиру… — Бубенцова вдавила докуренную папиросу в хрустальную пепельницу, взяла из пачки «Беломора» следующую, чиркнула спичкой. — Врачи настаивают, чтобы я бросила курить, мама и Андрей умоляют, а я не могу.

Фомин обратил внимание, что ее тонкие нервные пальцы все время что-то сучат невидимое. Кадровая прядильщица.

— А где же Андрей?

— Он скоро придет.

За перегородкой, разделявшей комнату на две, что-то звякнуло стеклянно. Бубенцова нервно оглянулась.

— Простите, но вам вряд ли стоит ждать Андрея. Он вернется только к вечеру. Он уехал по грибы.

— Ваш сын сегодня ночевал дома?

— Разумеется. — Беспокойные пальцы ловили невидимую нитку. — А где же еще он мог ночевать?

«Вот именно, где? — подумал Фомин. — Ее, кажется, тоже интересует, где ночевал Андрей. За перегородкой не он, а бабушка. Пьет свое лекарство: Из-за Андрея…»