Фирдауса Хазипова - Приключения непослушных Морозят

На вершине самой высокой снежной горы Мороз первым делом пройдет по кругу, потряхивая головой, и вылетевшие снежинки повиснут в воздухе. Стужа дохнет на них, скрепляя стену холодом. И вот ледяная резиденция Мороза и Стужи готова. Отсюда они вылетают по всему ареалу, осыпая снегом равнины, города, села, приносят холод и метели.

В тот год, когда произошла эта история, в Предуралье стояли невиданные холода.

Деревья, провода, скамейки в парках миллионного города были в белом мохнатом чехле инея. И очень трудно было людям, птицам и зверям.

«У-у-у-у», – взвывали белоснежные колючие ветры. «У-у-у-у», – пытались им подражать отлетевшие от сугробов маленькие морозята. Вся эта снежная братия резвилась в лесу: то поземкой змеилась по земле, то снежной круговертью кружилась вокруг деревьев. И все это время морозята смеялись тонюсенькими голосами, будто тысячи колокольчиков звенели в лесу.

Но звон, потрескивание, легкий смех разом смолкли, когда появился Седой Мороз. Колюче посматривая на шалунов, которые ухитрялись хихикать и баловаться здесь, он торжественно провозгласил:

– Начинается у вас, милые дети, учеба в школе. Науки у вас нехитрые: получше все живое морозить, людей за носы покрепче хватать, никому на месте не давать стоять. Вот и вся премудрость. А о деталях узнаете от ваших наставниц…

С заиндевевших деревьев слетели длинные снежные шлейфы.

– Вторыши, ко мне, – звонко крикнула одна из них, ежесекундно меняя свои очертания. Все пришло в движение. Морозята постарше ринулись к ней.

– Перваши, попрошу подойти сюда, – проскрипела вторая наставница, и кора ближайшего дерева треснула.

– У, Холодрыга вредная, – прошептал один вторыш (что на человеческом языке означает второклассник). И, заметив удивленные выпуклые глазенки перваша, пояснил:

– Это мы так ее зовем – Холодрыгой. В прошлом году я не успел поморозить человека, она меня так куснула, что я еле очухался…

Увидев, что все ждут их, а Холодрыга бросает острые взгляды на его собеседника, вторыш заторопился:

– Иди скорее, а то нам попадет…

И, обернувшись на бегу, крикнул:

– А в дома и автобусы за людьми ты ни за что не залетай. Растаешь…

Несколько озадаченный и даже напуганный, Морозик шмыгнул в сторону собратьев.

С неба полилась нежная синь сумерек, когда морозята во главе с Холодрыгой вылетели на свои первые уроки. Они выпорхнули из родного привычного леса в поле. Далеко впереди сверкал огнями большой город, полный людей, машин, домов.

В Морозике вместе с робостью перед неизвестным нарастали восторг и радостное удивление. Он чувствовал в себе доброту и желание обнять этот холодный, сияющий под светом луны мир.

Холодрыга то рассыпалась на мелкие снежинки, то свивалась в трескучий комок или, невидимая, давала о себе знать колкими прикосновениями. И все это время вытянутые многоугольники ледяных глаз следили за воспитанниками.

Холодрыга не была злой. Просто с детства она усвоила раз и навсегда правило жизни – делать хорошо свое дело. Зима должна быть зимой! А для этого надо, отбросив сантименты, морозить все вокруг, чтобы тепло не могло просочиться в их ряды и нанести урон холодам. Такой философии жизни она придерживалась и поэтому испытывала жгучую ненависть ко всему, что не укладывалось в ее понятия.

Вот и сейчас, поглядывая на Морозика, она чувствовала враждебную зависть к его наивному восторгу, любви к миру.

– Подожди, голубчик, – мстительно думала она. – Я из тебя дурь вышибу. Ты у меня забудешь и радость, и любовь…

Остальные морозята были истинными детьми Стужи и трескучего Мороза: они были равнодушны, злы, жестоки. И мир в их выпуклых глазах отражался уродливым.

Сверкающий город приближался. Они пролетели над трамваем, прозвеневшим на окраине города. Озорники-морозята стряхнули иней с деревьев в скверике, обмазали морозным клеем металлические ручки на дверях подъездов. Стылый воздух кишел колкими льдинками. Морозята усердно потрескивали, толпой бросаясь на людей, носителей тепла. Холодрыга довольно потирала руки – бойкие перваши в этом году, развитые. Один Морозик не участвовал в этой бессердечной игре. Он облепил ветку дерева и сочувственно глядел на людей, переминающихся с ноги на ногу, вжавших головы в поднятые воротники.

– Ах, зачем эта злость, жестокость? – думал он.

Все замечала Холодрыга. Как раздражал ее Морозик своей непохожестью на остальных!

В школе Холодрыги много слов не тратили. Она знала, как воспитывать таких…

Злой фурией она ввинтилась в Морозика. Раздался громкий треск. Искры посыпались из его глаз. Морозик рассыпался в воздухе сотней колючек, и каждая колючка жгла и кричала от боли. И все было боль. Одна боль, к которой примешивалось сознание несправедливости и бессилия.

Потом он будто окаменел. Все стало безразличным. Он медленно стянул свои колючки в форму изломанного круга. В центре его холодно, бесстрастно смотрели ледяные глаза.

Глаза Морозика становились выпуклее и высокомернее. И все больше появлялось в нем ожесточения.

Морозик жаждал вернуть миру боль, которую он испытал. От этой ненависти вернулись душевные силы. Зло трещали колючки. Как гнус в тайге, он искал в человеческой толпе незащищенные лица и руки. Вот женщина сняла варежку, поправить платок. Морозик стрелой ринулся к ней и… остановился.

На пушистом воротнике он увидел глаза. Да, это первое, что он увидел! Они смотрели на него с состраданием. Глаза были слегка вогнуты, окружающий мир вбирали в себя любовно и бережно, не искажая черт. Маленькими, беззащитными выглядели в них люди, обледеневшие деревья. И сам себе он показался слабым.

Что-то дрогнуло в глубине его снегоколючек. Но снова всплыла жестокая обида, от которой с не меньшей жестокостью хотелось сжимать холодом.

– Почему у тебя такие глаза? – высокомерно спросил он, кружа вокруг.

– Это у меня от слез. Нам нельзя плакать. Слезы выедают глаза и растапливают жестокость в морозятах…

Морозинка поднялась с воротника, брызнула в стороны ворохом крупных снежинок.

Что-то необычное было в ее облике! Эта загадка мучила Морозика, какое-то смутное ощущение давно забытого. Даже не ощущение, а смутное воспоминание шевелилось глубоко в колючках. Но что-то мешало этому воспоминанию выплыть со всей ясностью. Ему хотелось ухватить его за шкирку, вытянуть и отбросить, наконец, липкую паутину, которая мешала этому воспоминанию выбраться и прояснеть.

И вдруг он понял: от нее веяло непривычным и опасным теплом. Тем самым теплом, от которого морозята могут погибнуть. Но почему же он не бежит от него? Что с ним происходит, Морозик не понимал.