Борис Алмазов - Я иду искать

— А потом война в Испании. Серёжа пришёл мрачный-мрачный. Никогда он таким не был… «Это, — говорит, — ребята, начало…»

Вот удивительно он вперёд смотрел… Ему ещё семнадцати не было. «Фашистов, — говорит, — нужно встречать во всеоружии…» Мечтал быть музыкантом, изобретателем… Он очень хорошо во всякой механике разбирался… Собирался батискаф подводный сделать, а пошёл в танковое училище… Оставил меня заместителем… Сагитировал почти всех мальчишек своего класса и — в танковое училище… Какие они тогда приехали! Красивые! Сильные! Это после боёв на Баин-Цаган…

«Какие же красивые? — подумал я. — У лейтенанта Иванова всё лицо забинтовано — какие красивые?»

— Я тогда училась в седьмом классе и была пионервожатой. Я старалась быть во всём на Серёжу похожей… У меня так всю жизнь. Когда нужно какое-нибудь решение принимать, всегда глаза закрою, его себе представлю и думаю: а как бы он поступил? И сразу легко на душе делается…

Весь сорок первый год была сандружинницей, потом окончила курсы радисток. И пошла на фронт…

На прощание зашла к Серёжиному отцу, узнать: нет ли от Серёжи известий? Я его не узнала. Он весь опух от голода. Очень возмущался, что его отказываются брать в ополчение. А какое там ополчение… еле ходил. Через месяц умер от истощения… Но об этом я уже после войны узнала…

И он мне тогда сказал: «Был такой учёный Фарадей. Он сказал замечательную фразу: «Я видел дальше других, потому что опирался на плечи титанов…» А вот сейчас мир наш, землю нашу поддерживаете вы с Серёжей… И не просто мир, а все грядущие поколения… И мы победим! Мы сильнее всех, потому что мы защищаем справедливость и милосердие…» Справедливость и милосердие! — повторила она.

Я не хотел говорить, но у меня как-то само выскочило:

— А что с ним дальше было?..

И я понял, что ерунду сказал, что, наверное, не надо было спрашивать. Потому что Антонина Николаевна встала, подошла к столу и достала из верхнего ящика узенькую серую полоску и письмо треугольником.

«На ваш запрос сообщаем, что майор Иванов Сергей Тимофеевич 1920 г. р., уроженец г. Ленинграда, проявив мужество и героизм, пал смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими оккупантами 15 февраля 1944 года при взятии города Чернецова. Представлен к ордену Боевого Красного Знамени (посмертно).

(неразборчиво) июля 1944 г.

Начальник архива (неразборчиво) танковой армии майор Баранов».

Пишут к Вам боевые однополчане Сергея Тимофеевича Иванова. Вы просите нас рассказать о том бое, где, героически сражаясь, майор Иванов пал смертью храбрых.

Дело было так: наш танковый батальон под командованием товарища Иванова форсировал по льду водную преграду и под огнём противника ворвался в город Чернецов. Мы натолкнулись на плотную оборону. До улиц города добрались только две машины. Майора Иванова и наша. Командир отдал приказ — крушить оборону противника. Несколько часов мы утюжили фашистов, но силы были неравны. Немцы подтянули противотанковую артиллерию. Танк майора был подбит и загорелся. Сергей Тимофеевич приказал экипажу перебраться в нашу машину и пробиваться к своим, а сам снял пулемёт, взял гранаты и остался прикрывать наш отход.

Мы видели, как он отстреливался, прячась за горящим танком в центре площади, как фашисты расстреляли танк из пушек, в упор. Дорогая Тоня, Вы пишете, что были пионеркой в отряде нашего командира, сообщаем Вам, что перед боем он вспоминал о своих пионерах. В планшете он возил пионерский галстук.

Дорогой наш боевой товарищ! Мы никогда не забудем нашего командира! Страшно отомстим мы фашистам за его гибель и за сотни смертей, что принесли они на нашу землю.

Лейтенант Дубинин,

сержант Титов,

младший сержант Товпека,

рядовой Мингалимов».

Васька плакал. Он сидел на корточках, прижавшись спиной к гранитному парапету набережной, уткнув лицо в колени, и плакал. Я стоял рядом как столб. Когда он стал всхлипывать, я растерялся, потому что разве можно реветь в шестом классе, да ещё мальчишке?

Он ещё там, у Антонины Николаевны, стал мокрыми глазами поглядывать, когда она нам извещение и письмо показала и, спохватившись, кинулась Ваську умывать и поить нас чаем.

Мы больше не говорили ни про Мироненко, ни про Демидова, ни про Серёжу Иванова. Что говорить? Учились все вместе в школе, пошли вместе в танковое училище, вместе воевали, и все трое погибли…

Фотографию Антонина Николаевна положила на стол лицом вниз, чтобы на неё не смотреть, а то она от неё оторваться не могла, всё оглядывалась, гладила рукой, и замолкала на полуслове…

И ещё я заметил, что она на меня старается не смотреть.

Она захлопотала, доставая из серванта чашки, сухари ванильные да конфеты… Но Васька ни к чему не притронулся и весь как-то обмяк. А когда Антонина Николаевна повела его умывать, и потом он был весь как тряпка, только глазами мокрыми по стенкам водил…

А когда мы простились и ушли, он и двух кварталов не отошёл, свернулся калачиком и зарыдал.

— Пойдём домой! Ну что ты… — говорил я, стараясь поднять его, но он отмахивался:

— Сейчас, сейчас, — и не вставал…

— Ну что ты как девчонка разревелся! Ну погибли. Уже тридцать лет прошло со дня Победы… Что же всё плакать?

— Да пусть хоть сто лет пройдёт! — закричал Васька. — Пусть хоть миллион — всё равно их жалко будет… Тебе-то хорошо! — всхлипнул он. — У тебя дед живой, а мой без вести пропал! А мамин отец от ран умер! Ни одного деда у меня нет и ни одной бабушки… — И плечи у него опять затряслись.

— Ага! — Я не хотел его дразнить, мне самому плакать хотелось, но нужно же было, чтобы Васька перестал реветь. Хорошо ещё, что было поздно и никого из прохожих мы не видели. А то бы уже пристали: «Мальчик, кто тебя?» — Ага, — сказал я Ваське, — так это ты не дедов своих жалеешь, а себя, потому что у тебя дедов нет. Дед — это не игрушка…

Я не успел договорить, потому что Васька вскочил и двинул меня в глаз кулаком. Ещё хорошо, что я увернуться успел, а то бы синяк был… Ну, я ему, конечно, тоже… Мы катались по тротуару, и Васька как сумасшедший кричал:

— Дурак! Не понимаешь ничего! Она же его до сих пор любит! У неё же никого нет… Дурак! У неё ни детей, ни родственников!

Драться было трудно, потому что мы были в зимних пальто, да и вообще — чего драться-то? У меня на Ваську совсем зла не было, да и он, наверно, ударил меня потому, что очень расстроился. Ну, на нервной почве, значит…