Борис Алмазов - Я иду искать

Мы тысячу раз эту песню повторяли, и тысячу раз в момент, когда я поднимал трубу к губам, у меня делалось горячо в сердце. Наверное, никогда я не слышал такой замечательной песни…

Я очень боялся выступить плохо, но мне очень хотелось выступить.

Концерт должен был состояться в саду Дворца пионеров на летней эстраде 30 апреля, в выходной, перед самым Первомаем. Васька всем раззвонил, и на концерт собирались прийти чуть ли не все ребята из нашей школы и, наверное, даже Скворцова. Поэтому мне особенно хотелось хорошо сыграть, чтобы она увидела меня, какой я на самом деле.

Антонина Николаевна тоже волновалась, но старалась не показывать нам виду и всё подбадривала:

— Всё будет отлично! Вы же у меня молодцы!

И мы старались быть молодцами.

Вдруг за день до концерта Антонина Николаевна не пришла на репетицию. Такого никогда не было, и мы с Васькой помчались скорее к ней.

Тихая соседка даже не хотела нас пускать.

— Вы что! — шептала она, быстро двигая тёмными тонкими губами. — У человека воспаление лёгких! Всю ночь под сорок температура.

Мы, конечно бы, ушли, но Антонина Николаевна услышала и закричала из комнаты:

— Тасенька! Пустите их скорее — это мои доктора!

В комнате было ещё холоднее, пахло уколами и ещё какими-то духами и валерьянкой. Уж этот запах я бы ни с чем не спутал, у нас дома валерьянку все словно чай пьют!

Антонина Николаевна лежала, откинувшись на огромную подушку, которая торчала за её спиной здоровенным сугробом.

Васька сразу бухнул:

— А концерт?

— Человек болеет, а ты с концертом лезешь!

— Концерт состоится в любом случае! При любой погоде! — сказала Антонина Николаевна. — Серёжин отец говорил про музыкантов духового оркестра — солдаты музыки…

— Как же мы без вас? — спросил Васька.

— Как в бою! — улыбнулась грустно она. — Упал командир — сержант ведёт бойцов, упал сержант — встаёт любой коммунист, любой комсомолец. Тот, кто не боится принять на себя ответственность за товарищей! Встаёт: «Вперёд, за мной!» — и цепь поднимается из снега…

— А кто у нас за вас будет?

Ну что за Васька такой!

— Хоть бы ты! Я знаю, что ты справишься!

У Васьки уши рубиновые стали.

— Не! — сказал он. — Пусть Макарона хотя бы! Не!

— У Кости своё ответственное дело, а ты всё подготовишь и ребятам махнёшь, когда вступать… Что должен делать в бою солдат?

— Воевать! — бухнул Васька.

— Как это?

— Стрелять, бежать…

— Нет, брат, — засмеялась Антонина Николаевна. — Иногда в бою и ползти приходится, и сутками в грязи лежать под дождём, и отступать… Солдат должен честно и добросовестно выполнять свои обязанности! А мы — солдаты музыки, и каждый из ребят сыграет прекрасно, я уверена.

Они стали с Васькой обсуждать, как ребятам выйти на сцену, как объявить, как уйти… Мы это уже сто раз репетировали, но Васька всё расспрашивал и расспрашивал…

Я огляделся. На письменном столе стояла наша фотография, уже застеклённая и в рамочке, а рядом с ней другая. Антонина Николаевна в солдатской шинели, в пилотке, надвинутой на бровь.

Я, вообще-то, терпеть не могу, когда приходят в гости и начинают всё руками хватать, но тут я не выдержал, вскочил и стал рассматривать фотографию.

— Вы на войне были?

— Была, — сказала Антонина Николаевна.

— В оркестре?

— Нет, — улыбнулась она. — Радисткой. В нашей школе были во время войны курсы, вот я их окончила и в начале сорок второго — в тыл к немцам, в партизанский отряд.

— А бывает так, — спросил я, — что человека все считают погибшим, а он жив?

Васька выкатил на меня страшные глаза. И Антонина Николаевна пристально глянула мне в лицо.

— Бывает, — сказала она. — Наш партизанский отряд был разбит. И почти два года я считалась погибшей. Пока наши войска не подошли… А почему ты спрашиваешь?

Не мог же я ей сказать: «Вы знаете, а Сергей Иванов, наверное, жив…» И я спросил:

— Как же так получилось?

— Очень просто. Когда каратели напали на нашу базу и буквально в упор расстреляли весь отряд — предатель нас выдал, — я в это время с двумя разведчиками и рацией наводила нашу авиацию на немецкий аэродром… Вот и уцелели. Три месяца искали другой партизанский отряд. Меня ранило… Ой, Костя, — сказала она, — что-то ты скрываешь!

— Да нет! — сказал я. — Просто так. Я ведь красный следопыт. Мы всё про нашу школу узнаём. Вы к нам обязательно приходите, у нас специальная группа про школу радистов материалы для школьного музея собирает…

— Обязательно приду! Хорошо, что вы этим занялись. Очень хорошо.

— Может, вам что-нибудь нужно? — поскорее перевёл я разговор на другую тему.

— Да нет, спасибо, — улыбнулась Антонина Николаевна, — у меня всего достаточно.

Она откинулась на подушку, и я увидел: у неё лихорадочно блестят глаза и на скулах горит тёмный румянец.

— Вы спите! Вы больше спите! Во сне всё проходит, — сказал Васька.

— Хорошо, а ты, Вася, веди оркестр! Мы же солдаты музыки. Передаю тебе командование… Ну-ка?

— Есть! — сказал Васька.

— А «Вперёд, за мной!»?

— Вперёд, за мной! — сказал Васька.

— Ну вот и славно! Ребята не подведут. И сразу мне позвоните, я ждать буду!

Перед концертом я так волновался с самого утра, что ничего есть не мог. Отец с матерью пошли куда-то на торжественное заседание, Ага понеслась в парикмахерскую — причёску делать. А я решил выгладить свой пионерский галстук. Не то что я про него забыл, нет, просто в этот день я решил сам его выгладить. Мне его всегда Ага гладила.

Я включил утюг, расстелил галстук на столе, и когда утюг раскалился, приложил его к алой материи. И вдруг зашипело и завоняло! И утюг окутался сизым дымком. Я оторвал его от галстука. Посреди алого треугольника во всю ширину утюга кипела и пузырилась в огромной дыре прожжённая клеёнка.

Я обжёгся! Уронил утюг! От боли и от огорчения у меня потекли слёзы.

Всё! Концерт сорвался! Как я такую песню петь буду без галстука?

Я попытался повязать галстук, но он расползался под пальцами на тряпочки.

— Что это здесь? — В кухню сунулся дед.

— Не твоё дело! — закричал я. — И вообще — оставьте все меня в покое!

Дед повернулся и вышел из кухни.

Я приплёлся в столовую.

Главное, если бы не выходной, можно было бы в магазин сбегать новый галстук купить или к Эмлембе, но поздно! Я и так уже опаздываю. Придётся у кого-нибудь из ребят попросить… Но это всё не то! В том-то и дело, что я хотел петь в своём галстуке! Разве Тимур или Иванов прожгли бы свой галстук?

— Ну что, прачка-гладильщица? — Дед, ухмыляясь, вышел из своей комнаты. — Ревёшь?

— Не твоё дело! — сказал я.

Вдруг дед, закусив самокрутку, положил на стол старую полевую сумку и вытащил оттуда ученический пенал, тоже старый, со стёршимся лаком. Он раскрыл трубочку пенала и вынул оттуда пионерский галстук.