Елена Арсеньева - Дерево душ

Эта фотография висела в комнате Никиты сколько он себя помнил. Он там еще совсем младенец, вообще грудной. Лежит себе в маленькой кроватке – этакий смешной, туго запеленатый червячок, а мама, веселая и необычайно красивая, наклоняется над ним так низко, что ее длинные черные косы лежат рядом с Никитой. Мамины узкие черные глаза смеются, а в руке у нее – маленький бубен.

Это был не простой бубен. Мама сделала его из Никитиной рубашки.

Из той, в которой он родился.

Иногда про какого-то человека говорят: он, мол, родился в рубашке. Вот и Никита так родился.

Само собой, это была не ситцевая или там шелковая рубашка! Это просто как бы пузырь, в котором младенец до рождения лежит в материнском животе. Потом пузырь лопается, младенец из него выбирается – и появляется на свет. Но некоторые рождаются прямо в пузыре, который почему-то не лопается… И им очень везет, если они при этом умудряются не задохнуться.

Наверное, именно поэтому считается, что в этой рубашке рождаются особые везунчики и любимчики судьбы. Но Никита на собственном примере может сказать, что это полная ерунда. Иначе разве он остался бы без мамы?!

Но она, между прочим, очень обрадовалась, что сын родился в рубашке. И поступила так, как поступают в этом случае все нанайские матери. Этот лоскут кожи Улэкэн натянула на пяльцы, сделав маленький бубен, а потом повесила его над кроватью Никиты.

Конечно, этому крошечному бубну было очень далеко до больших, настоящих, увешанных бубенцами бубнов-унгчухунов, которыми нанайские шаманы – так у них называются колдуны – отгоняют злых духов и приманивают добрых! Но все же мама иногда снимала бубен со стены и тихонько стучала в него одним пальцем.

На счастье.

Чтобы напомнить духам: вот есть такой мальчишка – Никита Зеленин, Никита Бочон.

Так его фамилия звучала по-нанайски.

Конечно, Никита не помнил, как мама стучала в бубен: знал об этом только по рассказам.

А потом бубен куда-то исчез. Нет, его не украли, он не потерялся – мама зарыла его в землю, как водится у нанайцев.

Никита не знал, где зарыт бубен. Об этом даже папа не знал. Это была мамина тайна.

Так что вспомнить о существовании бубна можно было, только поглядев на ту фотографию, которая висела в Никитиной комнате и на которой мама была еще живой, еще не покинула сына.

На ту самую фотографию, где сбоку шла надпись: «Моя любовь навеки с тобой, Улэкэн!»

Те же самые слова написали на могильной плите…

Когда папа видел, что Никита сидел, уставившись на эту фотографию, он очень огорчался. Поэтому Никита делал это, только когда оставался дома один. Поглядывал то на мамину улыбку, то во двор, словно ждал: вот-вот из-за угла выйдет маленькая, тоненькая и необычайно красивая женщина с длинными черными косами и поднимет глаза к окну третьего этажа, откуда на нее смотрит сын.

Смотрит и ждет.

Всегда.

Каждый день!

Каждую минуту!

Уже целый год…

Вот по этой причине и надо было завтра утром повторять историю и французский. А значит, надо было выспаться. А значит, надо было, чтобы звонок перестал мешать. А значит…

Никита полязгал многочисленными замками и приотворил дверь. Осторожно высунул нос… и в образовавшуюся щель немедленно порскнуло что-то серое, пушистое, довольно толстое.

Порскнуло – и прошмыгнуло через прихожую в коридор, ведущий на кухню.

– Вот привет, – растерянно сказал Никита. – Кошка! Это она, что ли, звонила?!

Представить себе кошку, которая нажимала бы на кнопку звонка, не мог даже он со своим чрезмерно буйным воображением.

Так говорили мама, бабушка, папа, школьные учителя… Никита довольно-таки здорово злился, когда про это слышал.

Воображаешь – значит, выдумываешь, так? А он не выдумывал! Он и правда видел то, что видел!

К примеру, он иногда видел двух человек вместо одного. Нет, у него не двоилось в глазах! Потому что, когда двоится, видишь двух одинаковых людей. А Никита видел разных. Вернее, это был один и тот же человек, но как бы в разном настроении. Одно лицо у него могло быть веселым, а другое – грустным. Или одно добрым, а другое – злым. Или человек вообще мог пытаться идти в разные стороны…

Всякое бывало! Вот, к примеру, буквально только что он увидел тень без головы…

Тень без головы увидел, а в звонке совершенно ничего, никаких приспособлений, ни хитрых, ни примитивных, не обнаружил, как тщательно ни смотрел.

Получалось что? Или он их просто не заметил, или кошка все-таки сама…

Ну, это уж полная ерунда!

Никита пошел на кухню.

Честно говоря, он был даже рад, что в квартиру забежала кошка, и вовсе не собирался ее выгонять. Ему давно хотелось завести кошку или собаку. Но собаке будет, конечно, скучно: Никита целый день в школе, отец сутками на работе. А кошка может целый день спать, а вечером встречать хозяев у двери.

Это же здорово: вот Никита возвращается из школы, а она мчится в прихожую, мяукает радостно, подставляет голову под его руку, чтобы погладил, потом бежит на кухню, призывно оглядываясь, и он ее кормит… А ночью кошка забирается на Никитину кровать и устраивается у него в ногах. Или под боком. И мурлычет, пока не уснет.

«В холодильнике есть молоко и колбаса, – вспомнил Никита. – Для молока надо сегодня найти какое-нибудь ненужное блюдечко, а завтра можно попросить у папы денег и купить такие красивенькие плошки. Пластиковые. Одну для воды, другую для еды. И еще туалетный лоток. И кошачий корм. И травку пророщенную, чтоб стояла на подоконнике, а кошка ее ела…»

На кухне кошки не оказалось.

– Кис-кис! – сказал Никита. – Кис-кис-кис!

Кошка не шла.

Никита немного подождал. Потом прошел, киская, по комнатам.

Заглянул за диваны, под столы.

Кошки нигде не было.

Куда ж она пропала?!

Никита вернулся на кухню – и чуть не упал.

На табурете у стола сидел какой-то старик.

Никита оглянулся – дверь-то на площадку он оставил открытой! Заходи кто хочешь. Вот кто хочешь и вошел…

«Я гонялся за кошкой, а этот дед проник в чужую квартиру , – подумал Никита словами, которые довольно часто слышал от отца и его друзей-сослуживцев. Они даже дома разговаривали в основном о работе. – Дед проник в чужую, в смысле в нашу, квартиру, а кошка тем временем убежала».

– Потерял чего, хозяин молодой? – уютно усмехаясь, спросил старик.

Он был весь какой-то серый, точнее сивый, будто бы покрытый пылью, в замусоленной рубашке в мелкий горошек. Седая бороденка, седые нависшие брови, смешные усы… И яркие, веселые серые глаза.

Старик обхватил себя руками и попросил:

– Растопи печурку, сделай милость, а? Я гораздо озяб в сенях-то. Шибко уж они просторные, небось и не натопишь их!

Обалдевший Никита послушно взял спички и зажег одну из газовых горелок.