Елизавета Саляхова - 23 истории о нас

Все изменилось в конце второго класса. Сестра заболела. Диагноз: остеомиелит. Как мне объяснили, это когда кости из-за плохого микроба становятся мягкими как вата. В то время болезнь малоизученная: инвалидами оставались 60 % пациентов, умирали 30% и только в 10% случаях человек выздоравливал.

Способы лечения в нашей районной больнице толком не знали, но и направлять в республиканскую – отказались. Сестре сделали наобум четыре операции. 2 месяца в стационаре. А как началось заражение крови – отправили домой, умирать. Ей было всего 11 лет.

Я помню ее после выписки. Лежит на потрепанном диване, еле дышит и не встает с кровати. Тихая и тощая, только ноги – толстенные бревна. Кожа серого цвета. На лице – натянутая улыбка. Она рассказывала, как скучала по мне в палате. Я не понимала, о чем она говорит. Думала, все это странная игра, которая скоро закончится. Но она не кончалась.

Как-то вечером сестра призналась: «Я знаю, что скоро умру. Но ты не волнуйся, мне не страшно». Она просила не говорить маме, хотя та, и так знала. Правда, мирится с этим не желала. Мама обратилась в поликлинику соседнего города. Там работал врач, лечащий подобные заболевания. На предварительной встрече с родителями он сказал, что лечение будет дорогим. В тот же день мама с папой выставили на продажу квартиру, в которой мы жили.

На следующий день сестру привезли в новую больницу. Папа на руках донес её до кабинета. Я тоже хотела на ручки. Увидев сестру, врач сразу отправил ее на переливание, а потом сразу на операцию. Позже он отказался от платы. Причину не объяснил.

Спустя четыре недели сестра впервые за 3 месяца встала на ноги. Ещё через 2 недели начала ходить. Это было чудо, что она выжила и не стала инвалидом. С мая по август ей сделали 7 операций под общим наркозом. Она перенесла боль, о которой лучше никому не знать.

То лето повлияло на всю нашу семью, в том числе и на меня. Пока мама была с сестрой, а папа на работе и шабашках, я кочевала по теткам и бабкам. Да, обижалась. С родителями виделись редко. А когда встречала их – так дорожила моментами, что уже не хотела огорчать. Мама думала, я не замечаю ее измученного лица. Однажды, я выплеснула на нее все свое негодование и в сердцах сказала, что хочу заболеть также как сестра. Мама заплакала, обняла меня и умоляла больше никогда так не говорить.

Те три месяца меня присмирили. Я уже не смела расстраивать родителей, не имела на это права. Требовали не они. Это было мое решение, мое ПЕРВОЕ ВЗРОСЛОЕ РЕШЕНИЕ.

Я всегда стремилась к свободе, а была окружена заботой. Порой казалось, что излишней. Родители знали как мне лучше, сестра говорила как правильнее, подруги учили как безопаснее. Наверное поэтому, я старалась спрятаться от всех.

В 11 лет заявила своей однокласснице, что уйду в монастырь и стану, как рак-отшельник. Странное желание высмеяли, обсудили и передали моей сестре – юмористке. Конечно, угрозы я не воплотила в жизнь, а вот изгоем попыталась стать.

В то время, у нас в городе были популярны группировки: «десятники», «девятники», «черные кошки» и «пантеры», «Фаязовские» и «Алмазовские». «Тимуровцев» только не хватало (шутка типа). Мне не удалось примкнуть ни к одной банде. Хотя признаюсь хотела, даже деньги на взносы откладывала. И только собралась ступить на темную дорожку, обступили подруги и запретили «делать глупости». Сказали, драться не пристало таким как я. Неприятно. Меня ведь даже «чертихой» (та, что без «крыши») не называли, а всех остальных дразнили.

Конечно, сами-то девчонки вступили в ряды сомнительных клубов по интересам. Лучшая подруга примкнула к компании под названием «Черные кошки». Правда, через пару месяцев ее разоблачили. Учителя, прознав о незаконных поборах школьников, устроили очную ставку всем членам группировок в нашей параллели. Допрашивали при закрытых дверях, в учительской. Кто-то под давлением сдал всех. Его имя – осталась тайной.

А дальше педсовет, родительское собрание, советские методы – пеняли общественно и давили на совесть. Совесть и смелость у моей подруги присутствовала: она рассказала о себе, что «мол да, состояла, каюсь, больше не буду». И если для взрослых такая девочка становится героем, ровесники называют ее – «врагом №1». Все решили, что она тот самый «стукач». Сопротивление было бесполезно, объяснения не принимались.

Тогда мы нашли с ней друг друга. Я возвеличила ее за силу, и старалась всегда находится рядом как верный оруженосец. Я чувствовала, что ей нужна была опора дабы выдержать натиск злых подростков. Вот и ходили мы с ней 2 года рука об руку. Обруганные, оплеванные, зато свободные от предрассудков и вместе.

Ко мне подходили одноклассницы и спрашивали: «Какого хрена ты еще с Ней? (мы были уже в седьмом классе, взрослые и поэтому могли говорить матом) Ты же нормальная.» На такие вопросы, по-моему, очень сложно ответить. Ведь для меня ОНА – великомученица и защитница справедливости как Жанна д'Арк. Я как правило, что-то мямлила и уходила в закат.

Позже гнев сменился на милость. Все забыли эту историю и все вернулось на круги своя. Изгойство закончилось, вместе с неразлучной дружбой. Я больше не чувствовала себя вольным рыцарем, покровительствующим королеве, а она не нуждалась в моей поддержке. Конечно, общаться мы продолжали, но не так плотно, как прежде.

Я мечтала быть воином, драться за правое дело или неправое. Главное, в общем-то драться. Когда мне было 13 – записалась на Ушу. Меня хватило ровно на месяц. Бесили высоко-философские разговоры о силе духа, упражнения в супер замедленном темпе и отсутствие желанных поединков. Ведь по факту: я просто хотела ДРАТЬСЯ!

В секции желаемого не получила, в обычной жизни кулакам тоже воли не давали – оберегали. В старших классах особенно. Мои три подруги почти каждый вечер уходили на разборки. После рассказывали, кто кого за волосы оттаскал, кому в глаз зарядили, кому лицо расцарапали. Я слушала их с упоением, как маленький ребенок детские сказки. И все ждала, когда я так начну делиться своими победами. Но каждый раз на просьбы взять меня с собой, слышала от них бескомпромиссное «НЕТ!». Так они защищали меня от неприятностей. Сейчас я благодарна им, однако тогда, негодованию не было предела. Я злилась, ругалась и все равно, шла домой.

Однажды у меня таки появился шанс поучаствовать в потасовке. Весенним вечером, на очередном отсиживании попы на скамейке, ко мне подбежала боевая подруга моих одноклассниц. Я ее не знала, но она знала меня. И вот эта оторва повествует мне:

– Привет! Прикинь, одна мымра грит, что я с ее парнем спала. А я не спала. А потом этот козел, сказал, что спал. А он не спал. Грит, он знает где у меня татуировка, а у меня и татуировки-то нет. А я ей отвечаю, ты ахринела. А она мне.... (в общем, не буду утомлять мелодрамой, но проблемы у девчонки «реально были серьезные»).