Елена Ленковская - Мангупский мальчик

Хрустнула в зарослях сухая ветка, мгновение – и незнакомка, легко перемахнув через корягу, скрылась, догоняя своих.

Звон цикад бил прибоем, то наплывал, то откатывал. Оглушённый Матвей какое-то время стоял, закусив губу, тупо вперясь в здоровенный чурбак, на котором червяками лежали выстиранные вещи, крепко отжатые, скрученные жгутом. Потом опомнился – в руках всё ещё были чёртовы трусы!

Яростно замычав, он со всего маху шлёпнул их в мокрую кучу.

На Мангуп Нина с подружками-сокурсницами по уральскому университету прибыли из Севастополя, где на раскопках Херсонеса уже прошла первая часть их летней крымской практики.

Там были кварталы древних улиц, удивляющие своими размерами глиняные пифосы [9] Пи́фос – большой керамический сосуд. , фрагменты старинных мозаик, и каменная чаша античного театра, и башня Зенона, и «фотогеничный» колокол, и больше всего прочего полюбившиеся Нине колонны древней базилики – с резными листьями аканта [10] Ака́нт – широколистное средиземноморское растение, произрастающее в тропиках и субтропиках. Его листья, похожие на медвежью лапу, послужили основой для одноимённого орнамента. на мраморных капителях, у самого моря, на каменистом берегу, нагретые солнцем, овеянные солёным ветром.

Там было безусловно красиво – с той стороны, откуда дышало море. А с другой стороны чувствовалось близкое соседство современной цивилизации, увы, далеко не в лучших её проявлениях.

В экспедиции народу была тьма-тьмущая. Жили в тесных вагончиках по дюжине человек в каждом, спали на двухэтажных железных койках. Ощущение какой-то скученности, замусоренности и близости вонючей бухты, в которой вредный «дед» из числа студентов-историков предложил им искупаться в день приезда, немного угнетало.

– Вы что, здесь купаетесь? – кривясь, недоверчиво спросила его Ирка.

– Купаемся… – не глядя в глаза, кивнул тот; убедился, что большинство новеньких влезло в воду, и свинтил в лагерь.

Нина так и не осмелилась окунуться: было противно. Потом их смутные опасения подтвердились на все сто. Во время официального инструктажа им строго объявили: в бухте сплошная антисанитария, поэтому ни-ни, ни в коем случае там не купаться!

Оказалось, в тот предвечерний час их провожатый собирался наведаться в город, и ему просто неохота было вести новеньких на настоящий пляж, который находился далеко и в стороне противоположной.

Утешением было только то, что кости они ему с Иркой перемыли незамедлительно!

– Вот гад! В город ему приспичило! – сердито сказала Нина. – «Мерячка» [11] Меря́чка , меря́ченье – «полярное бешенство», безумие, одержимость, психическое заболевание. у него, не иначе…

– Да! Вот именно! Вот это самое… – с готовностью согласилась Ирка. Потом вдруг заинтересовалась: – Как это ты говоришь? Горячка?

– Мерячка, – повторила Нина, смеясь.

– Это чё такое? Первый раз слышу…

– Да-а… У нас на Севере так говорили, когда крыша едет и человек прёт в одном направлении, как зомби…

– Скажу проще, он просто козлина, – свирепо подытожила Ирка. Она вообще не скупилась на крепкие выражения для тех, кто, по её мнению, их заслуживал. А на сей раз был тот редкий случай, который Ирка, донельзя независимая, упрямая и сама часто пренебрегавшая правилами, сочла вопиющим свинством…

Однако счастлив тот, кто умеет игнорировать действительность, когда она поворачивается к нему своим не самым приятным боком. Поэтому в Херсонесе Нина всегда старалась мысленно держаться той стороны, где море.

Херсонесский пляж оказался «дюже» каменистым: по этакому дну пробраться на глубину не так-то легко.

– Да не войдёте вы в море ногами-то, не мучайтесь даже! Смотрите, как я: оп! – и на четвереньки! На воду, на воду прям у берега ложитесь, – советовала какая-то местная тётка, неравнодушная к их мучениям.

«Выползать» из воды на берег, по её авторитетному мнению, тоже следовало на четвереньках.

Девчонки хохотали. Им это казалось смешным. Счастливые, в кои-то веки дорвавшиеся до моря, они послушно вставали на четвереньки, ползли в воду и снова хохотали. Наплескавшись, собирались в лагерь, торопливо натягивая одежду поверх купальников, – в неглиже по территории заповедника им ходить было запрещено…

– А вы что, прямо в мокром пойдёте? – пугалась на прощание сердобольная тётка. – Так нельзя, что вы, девочки!..

Она оглядывалась на мужа, словно призывая его в свидетели. Муж, с коричневой лысиной и седой растительностью на загорелой груди, молча глядел на девичьи белые тела с каким-то сердобольным недоумением. Тётушка наставительно, с чувством естественного превосходства местного жителя над приезжими снова повторяла:

– Так нельзя, так нельзя…

Муж, спохватившись, кивал.

Девчонки в ответ тоже кивали – преувеличенно вежливо, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть. А потом, скрывшись из глаз, уже поднявшись с пляжа на крутой береговой уступ, снова хохотали до упаду.

Так нельзя, но они считали, что можно.

Предписания, распорядки, обязанности… До поры удавалось иногда, словно невзначай, пренебречь некоторыми из них. Иначе разве посчастливилось бы Нине увезти из Херсонеса целую пачку таких удачных пейзажных набросков?

Итальянский карандаш, плотный сероватый картон – вышло неожиданно хорошо, сама осталась довольна.

Не то чтобы ей лень было корпеть над керамикой, дотошно перенося на листы оранжевой бумаги-миллиметровки разрезы глиняных черепков (хотя и это тоже), но просто именно здесь и сейчас хотелось порисовать, свет был как раз с нужной стороны. И Нина, помявшись, решилась. Удрав из камералки [12] Камера́лка – помещение для обработки материалов, а также опись археологических находок. , потихоньку, держа под мышкой папку, а карандаши – в руке, прошла по пыльным херсонесским тропинкам, села на горячий камень и с наслаждением погрузилась в работу.

Не заметить приближающегося начальства было невозможно, потому что Романчук явилась как раз оттуда, куда периодически взлетал над рисунком Нинкин взгляд. Она с бьющимся сердцем продолжала класть короткие штрихи, тем увереннее и твёрже, чем ближе подходила гроза.

Ждала раскатов грома в виде сердитого окрика, ждала внушения, но Алла Ильинична лишь коротко усмехнулась и произнесла, явно стараясь, чтобы слова её звучали мягко, словно увещевая: «Дело хорошее, но всё-таки заканчивай и ступай к остальным. Работать. А вот после работы рисуйте сколько душа пожелает». Нина не стала уточнять про освещение, чувствуя, что не стоит злоупотреблять внезапным благодушием «железной леди», закончила поскорее и пошла обратно, рисовать черепки.