Елена Янге - Камни для царевны

– Что значит «в одном флаконе»? – спросила я.

– Жизнь наяву и в сказке одновременно.

Люська и Варвара Петровна любили полумрак, запах свечей, сказочные разговоры. И я все это любила. Однако у нас дома таких разговоров не было. Родители работали с утра до вечера, и им было не до сказок. А Люськина мама была в свободном полете. Она так и говорила: «Свободна, как птица. Хочу, лечу на юг; хочу, на север». На самом деле Варвара Петровна никуда не летала. Но и на месте никогда не сидела. Она работала журналистом и чуть ли не каждый день ездила на разные мероприятия. Глядя на нее, я решила, что, когда вырасту, тоже буду журналистом.

После первого класса в жизни Люськи случилось большое событие – Варвара Петровна купила дачу. Дача находилась в подмосковной деревне Перечистово. Здесь мы с Люськой проводили все выходные. На даче нам нравилось все – и деревянный дом, и сад, и луговина, и жасмин под окном, но главное – это свобода.

К купленной даче прилагался Рекс – немецкая овчарка. Прежние хозяева уехали за границу и собаку с собой не взяли. После их отъезда Рекс заскучал. Он выл, бегал к калитке, с надеждой смотрел на дорогу. Затем затих. То ли смирился, то ли переключился на нас с Люськой. Мы создавали буруны и погрузиться в печаль не давали. Наши буруны накрывали дачу в воскресные дни, а в будни Рекс сторожил. Он бродил по лужайке, лежал на крыльце и два раза в день ходил столоваться к соседке – добрейшей Зинаиде Ивановне. Та наливала Рексу суп и оставляла у миски кость. Харчи Рекс отрабатывал, ибо охранял две территории – свою и Зинаиды Ивановны.

У Зинаиды Ивановны не было ни кошек, ни собак. Из живности у нее был кролик по имени Цезарь. Зинаида Ивановна обращалась с кроликом как с римским патрицием. И все потому, что Цезарь стоил больших денег. Время от времени Рекс подбегал к кроличьей клетке и долго глядел на Цезаря. Кролик не обращал на собаку внимания. То ли потому, что вечно жевал, то ли считал Рекса плебеем.

И вот на майские праздники с Цезарем произошла неприятная история. В тот день мы с Люськой сидели в саду и принимали солнечные ванны. И тут из-за кустов вылез Рекс. В зубах он держал дохлого Цезаря.

– Рекс задушил кролика, – прошептала Люська.

– Ничего себе! – воскликнула я.

– Что же нам делать?

– Отмыть Цезаря и посадить в клетку. Баба Зина не догадается.

Идея Люське понравилась. Она посадила Рекса на цепь и, вытащив Цезаря из его пасти, положила на траву. Затем принесла таз, шампунь, старое полотенце. Стараясь не смотреть на кролика, мы с Люськой вымыли его, высушили на солнце и, расчесав шерсть, со всеми предосторожностями проникли на территорию бабы Зины. Приоткрыв кроличью клетку, мы посадили в нее Цезаря. Мало того, Люська подобрала морковку, валявшуюся у клетки, и сунула Цезарю в зубы.

Затем мы вернулись к себе и, усевшись под яблоней, замерли.

Не прошло получаса, как показалась Зинаида Ивановна.

– Ой, девоньки, беда, – увидев нас, запричитала она. – То ли заболела, то ли с ума схожу.

– Может, водички принести? – предложила Люська.

– Какая тут водичка. Голова кругом.

Услышав соседкины ахи-охи, из дома вышла Варвара Петровна.

– Что случилось? – спросила она.

– Да вот вчера Цезаря похоронила, – растерянно ответила баба Зина. – Сегодня смотрю, в клетке сидит. Чистый, пушистый… в зубах морковка…

Среди мальчишек нашего класса Сашка Ветров выделялся всегда. Все его звали Ветерком. Кличка отражала характер и прикрепилась намертво. В девятом классе Сашка поменял имидж и, по словам Люськи, превратился в прибалтийского франта.

«Люське видней, она наполовину литовка», – рассуждала я.

До поры до времени Ветерок не вызывал у меня ни симпатий, ни антипатий. Однако тринадцатого сентября 2016 года все изменилось. В тот день мы с Люськой пришли в школу с кульком баранок. Вывалив баранки на тетрадь по литературе, мы приступили к завтраку, и в это время появился Ветров. На нем были бежевые брюки, вязаная жилетка, рубашка цвета кофе с молоком, замшевые ботинки. Вьющиеся каштановые волосы падали на лоб замысловатыми кольцами, за плечом болтался рюкзак с многочисленными карманами.

– Конфетки, бараночки… – пропел Ветров и, подойдя к нам, сощурил глаза.

– Угощайся, – кивнула Люська.

Нанизав баранку на палец, Ветерок приобнял нас за плечи. Люська рассмеялась и повела плечом, я же покрылась испариной. Сама не пойму почему. Раздался звонок, и в класс вошла Эльвира Васильевна – учительница литературы.

– Доброе утро, – сказала она. – Начнем с домашнего задания. Насколько я помню, вам было задано вы учить одно из стихотворений Есенина. Так что начнем. К доске пойдет…

Красный ноготь Эльвиры Васильевны пополз вниз по списку и, остановившись посередине, резко поднялся вверх. Класс замер.

– К доске пойдет Ветров.

Раздался вздох облегчения, и Сашка пошел к учительскому столу. Поправив жилет, он начал:

Сашка улыбнулся и, ласково поглядев на меня, продолжил:

Я ощутила взгляды одноклассников на каждом участке своего тела. Вскинув голову, я заглянула в глаза Ветрова и неожиданно для себя увидела грусть. Сашка опустил взгляд и, вздохнув, сказал:

– В этом стихотворении есть еще четыре строки, но, извините, забыл.

– Садись, четыре, – отозвалась Эльвира Васильевна.

Красный ноготок взлетел вверх, и в наступившей тишине прозвучало:

– К доске пойдет Асина.

Я встала.

– Можно с места?

– Читай, – великодушно разрешила учительница.

По классу пролетел смешок.

– Тише, – поджав узкие губы, прикрикнула Эльвира Васильевна. – «Письмо к матери» – одно из лучших стихотворений Есенина.

Не споткнувшись ни разу, я дочитала стихотворение до конца и, получив пять, уселась за парту.

– Молодчина, – прошептала Люська.

Кивнув Люське, я погрузилась в себя. Я не следила за красным ноготком, не слушала объяснений, я пребывала в состоянии раздвоения. С одной стороны – беззвучное движение губ Эльвиры Васильевны, с другой – незнакомый мир, в который погрузил меня Ветров. Вольно или невольно, но погрузил. В том мире царила ночь. Золотые блестки летали по черному небу, месяц обнимался с облаком, над камышами шелестел ветер, журчал ручей, а на переднем плане выделялась фигура девушки. У меня не было сомнений – на берегу ручья сидела именно я. Повзрослевшая, с округлыми формами, с распущенными волосами. Та я обладала неведомым для меня опытом и появившейся из ниоткуда щемящей тоской.