Александр Дорофеев - Колесо племени майя

Вообще, заслышав о веселье в городе Тайясаль, туда устремились самые странные существа. То ли еще не люди, то ли уже не совсем. Вполне вероятно, потомки глиняных и деревянных.

Сначала братья предложили играть на интерес, то есть на изделия из птичьих перьев, на украшения из нефрита, на оружие или одежду, на бобы какао или на рабов. Словом, перед каждой игрой договаривались, что получает победитель.

Затем Балам придумал еще одно правило.

– Если мяч попадает в кольцо, игроки раздевают зрителей! – ухмылялся он. – Чтобы те не заскучали!

Никто не обратил внимания на это новшество. Ну, пусть будет. Так редко в последнее время мяч пролетает сквозь кольцо, что и говорить-то не о чем…

Но Балам хорошо знал, о чем говорит.

На другой день братья заявили, что выходят на поле втроем против шестерых, и появились с оселотлем, выступавшим с достоинством на задних лапах, одетым, как полагается, в кожаную шапку и щитки.

– Позвольте! – стали возражать соперники. – При чем тут хищник?!

– Да-да, при чем тут хищник? – кивнул Балам. – Это наш младший брат!

– Мы можем и обидеться, – сказал Бошито, почесывая оселотля за ухом.

С ними опасались спорить и ссориться. Во-первых, дети ахава, а во-вторых, – дикие, почти хищники. Почему бы оселотлю и не быть их братом?

Однако играл он, как никто другой! Совершая немыслимые кульбиты, перехватывал все мячи. И с каждым, зажатым в зубах, проскакивал сквозь кольцо – на высоте в три человеческих роста. Недаром получил хорошее образование.

– Мяч в кольце! – орал Балам, и они втроем бросались раздевать зрителей.

А при виде оскаленной пасти оселотля кто бы не отдал одежду и все украшения? В общем, это был настоящий грабеж, хотя и по правилам.

Чанеке разгневался, узнав, что вытворяют братья. Впервые он отлупил их пальмовой метелкой.

Но тут же усомнился, хорошо ли это, верно ли? Ведь сам виноват, что уродились такими!

«Дети затмения – они были зачаты человеком без лица, – думал Чанеке, – дети моих сомнений!»

Глядя на Балама и Бошито, он вроде бы понимал, откуда в них неукротимая дикость, – всего сверх меры.

Сам испытывал подобное, но старался усмирять, не давать воли.

Он боролся со своим вторым «Я», с хромым койотом Некоком. Хотя не всегда успешно. Теперь с горечью, краснея, вспоминал, как бывал груб с бабушкой Пильи и мамой Сигуа, как не замечал Бехуко.

А вот Балам и Бошито жили открыто, не таясь. Какие есть лица, такие без стыда и показывали! Довольны тем, что имеют, и не мучаются.

После удачной игры в пок-а-ток и легкой взбучки пальмовой метелкой они пошли в баню. Плескали воду на раскаленные камни, заваривали душистые травы и пили пульке.

– Это придумали боги, – пыхтел распаренный Балам.

– Значит, и люди должны играть и париться! – кивал Бошито. – Париться да играть!

– А у старика нашего – голова лопатой, – зло усмехнулся Балам. – Плохо соображает!

И в этом была доля правды, потому что Чанеке сомневался на каждом шагу. Чем дальше, тем больше.

Ну, а для верховного жреца и ахава – это, действительно, непосильный груз.

Поразмыслив, Чанеке решил удалиться от мирской суеты.

Он заперся в потайной комнатке, которую когда-то показал ему отец. Настоящий склеп – узкая дверь, глухие стены, и только на сводчатом потолке виднелось при свете факела круглое оконце, вроде трубы, – возможно, для общения души с Творцом.

И было очень тесно от огромного каменного сундука. Хотелось его открыть, но Чанеке колебался. А коли так, – значит, время еще не настало…

Дни и ночи он проводил в уединении, редко являясь народу. Конечно, сомневался, правильно ли поступает.

Впрочем, в том мире, что остался снаружи, Чанеке уже не находил себе места. Казалось, там еще теснее, чем в этой темнице под пирамидой.

В 1622 году на берег озера Петен-Ица вышел отряд испанцев под командованием сержанта, или, если по-испански, сархенто Висенте Браво.

В городе не знали, какие у них замыслы, но Балам и Бошито заранее подготовились к сражению.

Однако показалась лодка под белым флагом. Кроме двух солдат-гребцов в ней сидел монах по имени Диего Дельгадо.

Конечно, присылать его для переговоров не стоило. Сархенто Браво явно сглупил.

Во-первых, своим одеянием с капюшоном монах живо напомнил разбой четырехлетней давности – глумление над Циминчаком.

К тому же он был на редкость худым и длинным и выглядел настолько сиротливо, будто вокруг него, да и во всем мире – сплошная пустыня. Какое-то жалкое божество одиночества!

Словом, он сразу вызвал неприязнь и брезгливость у жителей Тайясаля.

Балам и Бошито решили сами, не тревожа отца, разобраться с этим посланником.

Они надели парадное платье и маски ягуаров, но не пригласили монаха во дворец ахава. Вообще не пустили дальше окраин города. Присели в пальмовой лачуге, временно удалив хозяев.

Монах хорошо говорил на языке майя.

– Братья, я только лишь передаю требования губернатора города Мерида, – робко сказал он, словно извиняясь. – Они таковы. Примите христианство, разрушьте ваших идолов и воздвигнете храм в честь пресвятой Богородицы, чтобы в нем служили наши священники. А в остальном живите на этом благословенном острове, как жили прежде, – монах замялся и добавил: – Еще одна просьба, если вы будете так добры, – снабдите отряд водой и пищей на обратный путь, поскольку солдаты голодают в сельве…

– Будут вам индейки на острие копья! – вскричал яростный Балам.

– И початки маиса на концах стрел! – вторил ему Бошито. – Убирайтесь!

Диего Дельгадо сгорбился, потускнел и хотел убраться, как ему предложили. Но не тут-то было – его схватили, связали и бросили в какую-то яму, рядом с солдатами-гребцами.

Пока велись эти короткие переговоры, воины-майя уже раскрасили лица черными и красными полосами.

Взвыли кривые дудки, загудели морские раковины.

– Тлоке-Науке-Тепо-Нац-Тле!!! – полетел над водой зловещий, будто из загробного мира, звук.

И вслед за ним, а то и опережая, устремились через озеро множество пирог и плотов из бальсового дерева.

Громыхали толстые деревянные барабаны с выжженной сердцевиной, и раздавалась быстрая костяная дробь черепашьих панцирей, подгонявшая пироги.

Воины так быстро оказались на берегу, что испанцы бежали, кто куда.

Десять солдат, среди которых оказался метис-проводник, удалось захватить в плен.

– Я связывал их, скручивал моей прекрасной веревкой! – хвастал Балам. – Здесь мои доспехи, мое копье, мой меч Итцкан – обсидиановая змея!

Братья и не думали докладывать Чанеке о разгроме испанского отряда. Мало ли чего взбредет в его старческую голову?

Тем же вечером всех пленных, тринадцать душ, вывели на площадь и закололи одного за другим на черном камне-течкатле, принеся в жертву богу заходящего солнца Цонтемоку.