Борис Бондаренко - Час девятый

– Ладно, батя, все сделаю. Сегодня же и вернусь.

Гришка быстро собрался, сел на велосипед – крылья с него снял, только мешаться будут – и поехал, наворачивая на колеса пласты грязи и вихляясь из стороны в сторону.

Долго он не возвращался. Михаил Федорович давно уже ждал его, сидя за столом, два раза подогревал остывающий ужин, изредка гасил свет, вглядываясь в темноту – не видать ли Гришки. Лучше уж самому было поехать, чем так маяться ожидаючи. Дорога – темным-темна, грязища, а тут и дождь пошел. Правда, мелкий, тихий, да каково в эту пору одному километры пополам с грязью наматывать? Может, у кума заночевал? Вряд ли. Михаил Федорович знал Гришку: если уж обещался приехать сегодня – в доску расшибется, а приедет.

Гришка приехал за полночь. Михаил Федорович вышел на стук калитки, молча принял велосипед – грязи на нем было больше, чем железа, а уж про Гришку и говорить нечего – одни глаза да зубы видны.

Михаил Федорович помог ему раздеться, кинул чистую одежонку, потрогал чугунок со щами на плите – не остыл ли. Пока Гришка умывался, собрал на стол.

Гришка жадно стал есть, между ложками рассказывал:

– Докторшу я нашел, хорошая такая женщина. Все свои дела сразу бросила, стала мне рассказывать. Сделали мамке все анализы, консилиум тоже был. И вправду язва желудка оказалась. Говорит, будут ее оперировать на той неделе, в четверг, в десять часов. Докторша сказала, чтобы ты обязательно был, батя.

– Что еще говорила?

– Да ничего вроде. Расспрашивала, как мы тут одни справляемся.

– А мать видел?

– Видел.

– Не легше ей?

– Вроде бы так же. Делают ей уколы всякие. Да она про себя ничего почти не говорила, все про нас спрашивала.

– Выглядит-то она как?

– Да вроде ничего.

– Сильно похудела?

– Нет, такая же, как и была.

– Эта бабка покупает ей?

– Покупала, да мамка не ест почти. Зря, говорит, только деньги переводите, сказала бабке, чтобы ничего не брала ей.

– Что еще говорила?

– Поклоны всем передавала. Шибко ругалась на тебя, что ты сам все делаешь. Обязательно велела позвать кого-нибудь.

Больше Михаил Федорович не стал расспрашивать – Гришка чуть не засыпал над тарелкой, еле ложку до рта доносил.

– Ну, спи иди. Утром не вставай, я сам управлюсь.

– Да я ничего, батя. Дорога вот только... такая, что я кой-когда пешком шел, никак нельзя было проехать.

Гришка ушел спать, только положил голову на подушку – и тоненько засопел носом. Михаил Федорович немного постоял над ним, поправил одеяло на Олюшке – и стал убирать со стола. Вымыл посуду, убрал все в шкаф, сел за стол, закурил. Сидел, думал. Случайно посмотрел на божницу – темное лицо бога сумрачно и недружелюбно глядело на него. Лампадка давно уже выгорела – совсем забыл о ней Михаил Федорович. Вспомнил, что Анюта наказывала каждый день зажигать ее. Пришлось встать и поискать лампадного масла. От маленького желтого огонька лицо бога чуть посветлело, но было все таким же строгим и мрачным.

Михаил Федорович вздохнул н лег спать.

В четверг он выехал затемно, изрядно прибавив времени на плохую дорогу, но уже за околицей, на первой же горке, понял, что не успеть к десяти в Давлеканово. И машин попутных ждать не приходилось – по такому бездорожью разве что председательский «газик» проедет. Так и пришлось до самого Давлеканова мытариться. Как ровно – еще ничего, ноги крутят, а как на горку – сразу задыхался, воздуха не хватало. Приходилось слезать и кое-как пешком, волоча велосипед, идти. А таких горок до Давлеканова – не счесть было. Да и грязь замучила. Набивалась в вилки, приходилось часто останавливаться и счищать. Пешком и то, наверно, не дольше б было добираться.

Подъехал к больнице – почти одиннадцать было.

Сказали ему, что операция уже полчаса идет, а когда кончится – неизвестно. Велели ждать.

Михаил Федорович сел, приготовился ждать долго – кто-то говорил ему, что операции эти по три-четыре часа идут. Закурил. Но не прошло и пятнадцати минут, как увидел – идет по коридору та самая маленькая докторша, на ходу закуривает. Михаила Федоровича словно подбросило – неужели Анюта умерла, почему же докторша так рано идет? Он встал ей навстречу, докторша увидела его, устало сказала:

– А, это вы...

– Жива? – только и спросил Михаил Федорович.

– Жива, – сказала докторша. – Пойдемте, поговорим.

И провела его в ту самую чистенькую комнату, в которой говорила с ним в первый раз. Там кто-то из сестер был – докторша коротко приказала:

– Выйдите.

Та быстренько собрала свои склянки и ушла.

– Садитесь, – сказала докторша. – Если хотите курить – пожалуйста.

И пододвинула к нему пепельницу.

Михаил Федорович вытянул папиросу, а прикурить не удавалось – руки тряслись, никак спичку зажечь не мог. Докторша щелкнула крохотной зажигалкой, поднесла ему огонек – Михаил Федорович неловко дохнул и затушил его, докторша щелкнула еще раз – прикурил.

Михаил Федорович молчал, спрашивать ничего не смел, чувствовал – случилось что-то такое, страшнее чего и быть не может. Докторша внимательно посмотрела на него, спросила:

– Как вас зовут?

– Михаил... Федорович, – не сразу добавил он, недоумевая – зачем его имя понадобилось ей?

– А меня Юдифь Соломоновна.

Помолчала немного и заговорила:

– Так вот, Михаил Федорович... Скрывать от вас ничего не буду, и утешить мне вас нечем. Состояние вашей жены безнадежное, проживет она еще с полгода – это самое большее.

Михаил Федорович удивился, что не испытывает никакой боли – только кровь прилила к голове, забила в висках, да в легких закололо что-то остренькое. Как будто знал он уже, что скажет ему докторша... А та молчала, ждала чего-то. Наверно, надо было спросить ее о чем-то, что-то сказать – и Михаил Федорович спросил:

– А как же... операция?

– Что операция... – безнадежно махнула рукой докторша. – Я тогда еще подозревала, что у нее рак, но могла и в самом деле язва быть. Потому и решили оперировать. Вскрыли живот, посмотрели – и опять зашили. Ничего нельзя уже сделать, слишком поздно.

И опять оба молчали, да и слова казались сейчас лишними.

– Что же делать-то? – невольно вырвалось у Михаила Федоровича.

– Дальше? – Докторша погасила сигаретку, но тут же снова закурила. – Полежит пока у нас – месяц или два. Больше она и сама не захочет – сейчас уже спрашивает, когда домой можно... Разумеется, о том, что я вам сказала, она знать не должна, да и вообще – никому не следует этого говорить. Скажем ей, что сделали операцию удачно, удалили часть желудка...

– Она догадается. У ее брата точно такая же история была. Весной заболел, а к зиме уже умер.

– Что же делать, – печально сказала докторша. – Вы уж сами держитесь, ничего не показывайте ей... Дадим мы ей инвалидность, первую группу, вы поскорее все бумаги соберите. Пенсию ей дадут – небольшую, конечно, но все же хоть что-то будет. А больше мы ничего для нее не сможем сделать. – Докторша развела руками и повторила: – Ничего.