Борис Бондаренко - Час девятый

Расспрашивала всех – говорили разное. Лешка хмуро сказал: «Ничего, красивая. А какая она там еще, кто разберет. Я ее только издали видел». Варвара, старшая дочь, фыркнула: «Фифа на каблуках... Идет как статуй, шагу ступить боится, чтобы не запачкаться, да и юбка мешает – узкая, короткая, коленки аж за версту светятся». Слова эти Анна Матвеевна мимо ушей пропустила – Варваре вера невелика, злая она баба. Ирка, вторая дочь, тоже не очень-то на слова расщедрилась: «Приятная, вежливая... Да уж больно красивая, как бы беды у Андрея с ней не было». А другие дочери, Верка и Надька, прямо зашлись, как от какого-то родимчика: «Такая красивая, мам, просто не верится, что такие бывают». Ну, у них тоже что за понятие – малолетки, им бы финтифлюшки разные... Красивые-то, они тоже разные бывают...

Писала Анна Матвеевна Андрею, звала к себе, и Андрей не раз собирался – да все дела не пускали. Может, в эту весну приедет... И Анна Матвеевна все ждала от Андрея письма и давно присмотрела баранчика, которого собиралась прирезать к его приезду, приглядывала подарок его жене, припасла две бутылки хорошего вина – водку Андрей не пил.

Но все что-то не ехал Андрей.

Михаил Федорович работал сторожем на дальней свиноферме, но работу эту все больше Гришка исполнял, Михаил Федорович ездил только, когда погода хорошая стояла. Будка там сырая, холодная – ив первый же раз схватил Михаил Федорович жестокую простуду, опять кашель такой взялся, что стекла в рамах звенели. Анна Матвеевна тогда в сердцах накричала на мужа, сама наплакалась – и сказала, чтобы он больше ни на какие работы не устраивался, пусть сидит дома – жили как-то раньше и дальше проживем, хуже бывало. Михаил Федорович отвернулся к стене, помалкивал. Потом все-таки решили – пусть Гришка ездит вместо отца. Четырнадцатый год уже пошел, не маленький. Пусть набирает с собой книжек да учится там, нечего без дела болтаться. Так и стал Гришка добытчиком. Летом, как только приходило тепло, Михаил Федорович сам на велосипеде ездил, караулил, а в остальное время Гришка через день отправлялся – зимой на лыжах, а осенью и весной пешком. И на учебе это как будто не сказывалось. Правда, заметила Анна Матвеевна, что от Гришки стало табаком попахивать, и пошумела немножко, но потом с горечью подумала, что ему не запретишь, взрослый уже, себе на хлеб зарабатывает... И все ж таки, застав его раз с папиросой, покрутила за ухо – Гришка молчком выбросил папиросу, насупился, по-отцовски, сдвинув брови. Больше за куревом его Анна Матвеевна не заставала.

Вот так и получалось, что все домашние дела были на Анне Матвеевне да на Олюшке – тоже еще помощница, до припечка не достает. Что с нее взять? Девять лет девочке, в куклы еще играет. Правда, старательная, сама рвется помогать: «Мам, я за водой, мам, я сама подмету...» Мам то, мам се, а Анне Матвеевне жалко ее, гонит пораньше спать или уроки делать.

Потому и не ложилась Анна Матвеевна... Так вот, на ходу пересиливала боль и усталость, и опять продолжалась нескончаемая домашняя работа – хозяйство было немалое. Корова, два бычка, овцы, свиньи, куры, а ведь еще и в колхозе поработать надо, и семью накормить, обшить да обстирать. Не было конца этим делам, но не было, кажется, конца и силам Анны Матвеевны, и так же, как и все предыдущие годы, вставала она затемно и ложилась поздним вечером. И оставалось только диву даваться, откуда брались эти силы – давно уже была Анна Матвеевна такая тонкая, худая, высохшая, что казалось – дунь ветер посильнее, и упадет. Но дули ветры, приходили всякие беды – большие и малые, приезжали дочери, зятья, племянники, внуки, везли свое горе и свои напасти, и все стекалось к ней, но не гнулась Анна Матвеевна, не падала духом, утешала всех, и никогда не видели ее злой или раздраженной – всегда была приветлива, всех радушно встречала, для всех у нее находилось какое-то свое, особенное слово, ласковый взгляд.

И вот в субботний вечер перед пасхой схватила ее знакомая боль в животе, и Анна Матвеевна тут же села на скамейку, едва вытащив руки из квашни. Посидела, перевела дух, переждала боль – и снова принялась за тесто, и на следующее утро встала даже раньше обычного – в четвертом часу. Много дел было на сегодня. Придут христосоваться – надо наготовить яиц и снеди. Надо почище убраться в избе, приодеться самой – давно уже она бессменно носила засаленную кофту и грязный передник, но сегодня – никак нельзя... И, как обычно, надо накормить скотину, проверить кур, заготовить корм на вечер – короче, забот было чуть ли не вдвое больше, чем обычно, и за этими делами забыла Анна Матвеевна о своей боли, и утро шло, ничем не отличимое от других. Первым встал Михаил Федорович, минут десять откашливался, почесывал грудь, поросшую седым волосом. Натянул одежонку, сунулся щетинистым лицом к Анне Матвеевне:

– Христос воскрес!

– Воистину воскрес! – отозвалась Анна Матвеевна.

В бога они оба как будто не верили, но в переднем углу были иконы, и по ночам перед ними зажигалась лампадка. На этом их отношения с богом и кончались.

Когда целовались, Анна Матвеевна оцарапалась и чуть не задохнулась от густого запаха дешевого табака, и подумала: «Не часто же мы целуемся...»

Михаил Федорович спросил:

– Чем помочь-то тебе?

Анна Матвеевна велела ему вынести помойное ведро, принести дров, выпустить на улицу бычков – все это Михаил Федорович исполнил живо и сел на широкую лавку у печки, поглядывая на буфет.

Анна Матвеевна как будто не замечала его взгляда и ожидающего покашливания. Наконец Михаил Федорович нерешительно произнес:

– А не того ли нам, мать... помаленечку?

– Чай, не время еще, – недовольно бросила Анна Матвеевна.

– Так ведь по махонькой, – уже решительнее сказал Михаил Федорович. – И тебе с устатку полезно.

Анна Матвеевна выдержала еще какое-то время, милостиво разрешила:

– Ну, разве что маленько.

– Ни-ни, Анюта, – даже замахал руками Михаил Федорович. – По самой махонькой.

Откуда-то сразу явился стакан, прочно утвердился в одной руке Михаила Федоровича, а другая рука проворно потянулась к буфету, вытянула бутылку самогона, а следом – графинчик домашней наливки для Анны Матвеевны.

Не спеша выпили, еще раз похристосовались.

– Побрился бы хоть, – недовольно сказала Анна Матвеевна. – Чай, праздник, люди христосоваться придут, а ты как рашпилем их.

– Ладно, мать, – с готовностью согласился Михаил Федорович. – Подымлю вот и начну скоблиться.

Анна Матвеевна опять пошла к печке, а Михаил Федорович – в сенцы, покурить. Потом повскакали ребятишки – Анна Матвеевна сунула им по сдобе и выпроводила на улицу, чтобы не мешали. Она продолжала стряпаться и все думала – приедет ли кто-нибудь? Ирка как будто обещалась с детишками. А то хорошо бы Андрей с женой. Вот радость была бы... И Лешку бы еще. Небось тут не будут друг на друга коситься, не позволит она им этого...

Читать дальше