Евгений Астахов - Ботфорты капитана Штормштиля

Тропа, покинув лес, выбирается на поляну. Перегретая солнцем трава, душная от тысячи живущих в ней запахов, стоит стеной по обе стороны. Лошадей теперь не видно — просто плывут над поляной вьючные ящики, а за ними движутся головы людей, как головы пловцов в зеленом, шелестящем на ветру травяном море.

Неожиданно в стороне раздалось хлопанье крыльев, резкий свист, и из травы поднялась горная индейка.

— Тирок!.. Тирок!.. Тирок!.. — крикнула она, и вслед за ней поднялась вторая птица. Тумоша бросился к вьюку, схватил ружье.

— Тирок!.. Тирок!.. Тирок!..

Бах!.. Бах!.. — грохнули выстрелы, и индейка тяжелым комом свалилась в траву.

Дядя Гога был раздосадован. Он был просто вне себя. Пока добирался до ружья, Тумоша уже добыл индейку.

Но тут снова раздался свист, хлопанье крыльев, и индейки стали парами подыматься в воздух.

Трах!.. Бах!.. Бух!.. Бух!.. — гремели выстрелы.

— Тирок!.. Тирок!..

— Володя! Следи, куда падают! — надрывался дядя Гога. — Уйдут, не найдем!

Тух!.. Трах!..

Дым повис над поляной, будто кто-то, спрятанный в высокой траве, весь день курил громадные махорочные самокрутки.

Индейки давно улетели, а все, кроме Хабаджи, продолжали бегать по поляне, разыскивая убитых птиц. Нашли четырех.

— Каковы красавцы! — восторгался дядя Гога, держа индеек в высоко поднятой руке. Светлое брюшко с черными пятнами, похожими на наконечники стрел, черная в рябинках спина, белоснежное жабо на груди, красные смородины глаз и желтый клюв — все было и вправду очень нарядно.

— Если они такие же вкусные, как красивые… — сказал Володя.

— О! Пальчики оближешь, — уверил его дядя Гога.

Отряд тронулся дальше. Дым медленно, прозрачными слоями, плыл над поляной, лениво цепляясь за венчики цветов. Володя шел впереди Тошки. Видно, у него еще сильно болела рука, но он не подавал вида, и никто ничего не заподозрил.

— Зачем ты это сделал? — спросил его в тот день Тошка.

— Не знаю… Глупо, конечно. Я решил, если сделаю на высоте три сальто кряду, то, значит, врачи зря меня пугают этим самым вестибулярным аппаратом. Ну, а выходит… не зря. Такое широкое бревно, а я мимо. Худо дело, значит…

Больше они с Тошкой об этом не говорили…

На ночлег остановились в густом буковом лесу. Хабаджа и Тумоша развьючили лошадей, стащили весь багаж в пологую сухую яму, усыпанную прошлогодними листьями. На дне ее развели костер. В яме было уютно и тепло. Черный как негр чайник высвистывал печальную песенку. Наверное, о том, что он уже стар и бока его изрядно помяты и, может, это последняя его экспедиция. Он вернется в город, и какой- нибудь завхоз, ни разу не бывавший в горах и не знающий, что это такое — горы, спишет его в утиль. И он, старый, добрый геологический чайник, столько раз бескорыстно отогревавший усталых, вконец продрогших людей, кончит свои дни на городской свалке, среди вещей, не имеющих таких, как у него, заслуг перед человеком. Пусть уж лучше геологи, возвращаясь домой, оставят его здесь, в горах. Повесят на дерево, и ветер станет петь в его проржавевшем, гордо поднятом носу…

Индейки шипели над углями, обливаясь собственным жиром.

— Сегодня на ужин — четыре индейки, — сообщил дядя Гога, взявший на себя, по обыкновению, роль шеф-повара.

Все сидели возле костра кружком, и только Хабаджа с Тумошей время от времени вставали и, выбравшись из ямы, шли проведать лошадей.

Тошка лежал, подложив под голову вьючное седло. Спать не хотелось. От седла пахло сыромятными ремнями и старым деревом. Вчера вечером, вот так же сидя у костра, он рассказывал историю Дурмишхана и старого капитана Борисова, историю, услышанную от боцмана Ерго.

Взрослые люди молча сидели вокруг огня и слушали его. А Тошка волновался, как на экзамене, боялся упустить чтото или не так сказать. Огонь притих, не стрелял искрами, не расползался по сухой траве, словно тоже слушал, печально покачивая рыжей вихрастой головой…

— А вы знаете, — сказал Ираклий Самсонович. — Вчерашний рассказ Тоши просто не выходит у меня из памяти. Ведь вполне возможно, что это один и тот же темный князь Дадешкелиани.

— Да, скорее всего, это одно лицо, — согласился дядя Гога.

— Сколько хороших людей погубил бешеный волк, сокрушенно покачал головой Тумоша. — Я помню, старики говорили, что при царе князь служил в жандармах где-то в городе, на побережье. Значит, это все он, пусть внуки забудут его имя!..

Неожиданно захрапели лошади. Хабаджа встал, прислушался.

— Амш ходит… — Он вынул из костра горящую ветку, помахал ею в воздухе.

Дядя Гога тоже встал, пронзительно, свистнул и, решив, что медведь теперь окончательно испугался, вернулся к костру.

— Очень может быть, что это действительно одно и то же лицо, — повторил он. — Тем более, если вспомнить некоторые подробности о Дадешкелиани.

И дядя Гога начал рассказывать…

— Много лет назад судьба впервые забросила меня в эти места. Тогда-то я и узнал о Хабадже.

Сидевший в стороне Хабаджа поднял голову, посмотрел на дядю Гогу. Тот что-то сказал ему по-абхазски. Хабаджа улыбнулся, махнул рукой, ладно, мол, рассказывай.

— Так вот, — продолжал дядя Гога. — Однажды вечером, у такого же костра, я слушал рассказ Джумы Аршбы, геолога, сына комиссара, старого друга Хабаджи.

— Аршба, Мадзар Аршба — капш [25] Капш — красный (абх.) начальник, — подтвердил Хабаджа.

— Дело в том, что неуловимый князь Дадешкелиани время от времени появлялся в горах то там, то здесь, и всюду за его бандой шла смерть, пожары, разорение. Он преследовал партийных работников и рядовых колхозников, активисток женсовета — с ними он особенно бывал беспощаден, — грабил обозы и стада. А награбленное отдавал поклонникам своего разбойничьего таланта, изображая из себя этакого бескорыстного Робин Гуда. Находилось немало паршивых людишек, охочих до дарового добра. Они получали из рук князя щедрые подачки, а поэтому всячески способствовали ему, делали действительно неуловимым, не только прятали его самого и его людей, но и создавали вокруг имени этого бандита ореол народного защитника

Князь, надо прямо сказать, был неглупым человеком и очень коварным политиканом. Через своих людей он выведывал о том, кто обижен чем-либо, кто недоволен, и тут же появлялся, как бескорыстный друг, защитник и мститель. Не всегда удавалось темным в то время, неграмотным горцам разобраться, что к чему. Одни обидели, другой пришел защищать обиженного. Подарил баранов, десяток мешков кукурузы — значит, хороший человек.

Но время шло, и кровавые дела князя говорили сами за себя, и с каждым днем становилось ему в горах все теснее и теснее. А тут еще объявили о том, что все, кто добровольно выйдет из его банды, будут прощены. Стали бандиты помаленьку удирать от своего князя, и осталось при нем человек шесть самых отпетых. Вот тогда-то Дадешкелиани и перестал разыгрывать из себя Робин Гуда, а заодно начал подумывать об очередном исчезновении за рубеж.