Эстер Форбс - Джонни Тремейн

Это было верно. Его давно уже никуда не посылали. И, хотя в своём качестве почтальона Джонни ни разу ещё ничего ценного не удавалось узнать, всё же эти связи могли бы пригодиться, да к тому же и деньги были нужны. Так что Джонни в своей отставке убедился с сожалением.

— Это я их предупредил. Я им всё время твердил: «Этот ваш Джонни Тремейн самый отъявленный мятежник».

Значит, Дав постарался вовсю!

— Эх ты, болтушка!

— Вот и нет! Я-то знаю, когда следует докладывать, а когда держать язык за зубами. Взять хотя бы военную тайну — разве я её выбалтывал?

В этот раз, как и всегда, войдя в типографию, он первым делом направился к шкафу, где мальчики держали провизию, и принялся лакомиться.

— Да вот, например, — продолжал он, — вы ведь и не знали, что в декабре лейтенант Стрейнджер чуть не отправился в Портсмут? А я знал, что он туда собирается, и понимал, что вам об этом говорить не следует. Видите, я могу хранить тайну.

Они знали о готовящемся выступлении благодаря Лидии. Но им и в голову не приходило, что и Дав о нём знал тогда же.

— Ну, да теперь это уже не секрет. А вот где намерен старик Гейдж нанести удар — хочется небось узнать? Я бы мог порассказать об этом, если бы захотел. Да что же это вы мне запить не даёте ничего?

Рэб и Джонни обменялись взглядами. Джонни налил ему кружку эля. Как знать, может, ему известно больше, чем они думают? Да, но вряд ли слабенький эль развяжет ему язык.

— Погоди минутку, Дав, я сейчас прибегу.

Джонни побежал через задний двор к «Чёрной королеве». Он знал, что полковник Смит приказал Лидии забирать коньяк всякий раз, когда обнаружит его в комнате у кого-либо из его офицеров. Полковник не одобрял одиноких пьяниц. Он ничего не говорил, что ей дальше делать с отобранным коньяком, и Лидия, забрав бутылку утром, когда стелила постель, не гнушалась перепродавать вечером эту же бутылку её владельцу. Джонни вернулся с бутылкой в руках.

— Вот эта штука, — сказал он, — придаст немного огня нашему элю. — И щедрой рукой, так что у Дава от предвкушения даже дрогнули его белые ресницы, влил коньяк в кружку.

— Ты настоящий молодчина! Вот это прекрасно. Это я люблю, — забормотал Дав. — Так вот. Значит, нынче уже март. Весна. Армии не сидят без дела весной. Они выступают, дерутся, — тут он икнул, — ну да, дерутся. Ну, и мы будем драться… этой весной… и я и все наши ребята! Так что имейте в виду. Я бы на вашем месте не стал дожидаться. Я бы сейчас дал драпу и бежал, не останавливаясь, до самых Беркширских гор.

— Неужели они поведут армию в Беркширские горы?

— А я разве сказал, что поведут? Там нет никаких боевых припасов. А король ведь велел старушке Гейдж конфе… конви… конфусковать все военные склады мятежников.

— Гейдж уже трижды пытался захватить наши припасы. Чарлстон, Салем, Портсмут. Один раз удалось, а два остальных мы его опередили. Он не знает, где у нас что припрятано.

— Ну да, не знает!

Джонни подлил в кружку ещё дозу отвратительной смеси.

Дав от удовольствия снова икнул.

— У них карты. Карты с планшетами! У них там Уорстер и Конкорд помечены красным карандашом. Они прекрасно знают, где ударить. Небось хочется вам знать, сколько сейчас войска в Бостоне стоит!

— Ну, сколько?

Дав назвал явно неточную цифру. Было похоже, что они зря на него извели и эль и коньяк чёрной Лидии.

На Дава напала чувствительность. Со слезами на глазах он принялся объясняться в любви к ним. «Самдрогие т’варищи, — лепетал он. — Самхрош-шие». И вдруг сделал выпад по адресу англичан.

— Отвратительный н’род! — вскричал он яростно. — Я убегу с вами в Беркширские горы. Н’буду тут нянчиться с их кобылами! Выкопаю яму. Влезу в яму. Накроюсь ямой. Буду сидеть в яме, пока война не кончится. Мальчики, — закричал он в хмельном отчаянии, — я не желаю, чтобы вас вздёрнули! Н’жлаю! — и разразился слезами.

— Возьми себя в руки, — сурово приказал Рэб.

— Я возьму… я уберусь отсюда. — Шатаясь, Дав встал на ноги. — Пойду и скажу моему Стрейнджеру, что ухожу. Ка-ак смажу полковника Смита скребницей… Вот я…

— Сиди-ка тут. Никуда ты не пойдёшь, — сказал Рэб, загородив собой дверь. — Садись, слышишь? Приди в себя.

В таком виде пускать Дава в гостиницу было нельзя. Его бы тотчас уволили. Мальчики поняли, что пересолили.

Целых полчаса бились они, покуда утихомирили Дава. Они принялись на все лады повторять, какая у него замечательная работа и какое это счастье состоять на службе в королевских войсках. Наконец Дав начал успокаиваться. Его клонило в сон.

— А, наплевать! Всё равно меня прогонят. Стрейнджер велел мне хорошенько почистить коней для полковника. Оседлать Нэн к четырём, что ли, или к половине пятого… — На этом Дав уснул.

— Боюсь, что мне придётся поработать за него, — пробормотал Джонни. — Нельзя ведь допустить, чтобы его уволили. Уже четыре. Обжора, свинья, вошь этакая!..

Он побежал к конюшням. Ему и раньше случалось помогать Даву в его работе.

У полковника было две лошади: огромный рыжий жеребец Сэнди, которого он привёз с собой из Англии, и светлая кобылка Нэн, иноходец, которую лейтенант Стрейнджер приобрёл для полковника, после того как убедился в непригодности Гоблина. Вторая лошадь, Нэн, была легче на ходу, чем боевой конь, и полковник предпочитал разъезжать по Бостону на ней. Однако она не была приучена к барабанному бою и стрельбе. Смит был наездник неважный, и, когда ему приходилось выезжать с полком, он садился на Сэнди.

Нэн была красавица и очень ласкова. Сэнди — добродушный и мудрый старик. Джонни нравились обе лошади, и он насвистывал, исполняя работу за спящего Дава.

Ровно в половине пятого он подвёл Нэн, уже осёдланную, к колоде, стоящей перед зданием гостиницы. Грузный полковник не умел ни взбираться, ни слезать с лошади без приступки.

— Веди её назад, — сказал лейтенант Стрейнджер. — У полковника Смита приступ печени.

Но тут он заметил, что перед ним не Дав, а Джонни, и красивое его лицо просветлело. Он не стал задавать никаких вопросов.

— Послушай, — сказал он, — поди возьми своего коня, а я возьму Нэн. Я научу тебя брать барьеры.

Стрейнджер уже раньше рассказывал Джонни о плетнях, расставленных в дальнем конце выгона, и Джонни не раз следил завистливым глазом за тем, как наездники в красных мундирах обучали лошадей прыгать. Сам попробовать он не решался. Он боялся, что его прогонят. Но, если Стрейнджер захочет привести с собой приятеля, пусть-ка попробуют сказать ему что-нибудь!

Когда они встречались у Лайтов или в «Чёрной королеве», молодой офицер бывал высокомерен и давал почувствовать разницу в их общественном положении. Но, как только они садились в седло, они становились равными. Стрейнджер был педагог рьяный и впервые встретил достойного ученика. Вернее сказать, учеников, ибо к концу первого урока он был вынужден признать, что Гоблин — прирождённый скаковой конь и что он такого ещё не встречал. Джонни понимал, что лейтенант мечтает иметь такую лошадь. Если бы он произнёс одно-единственное слово: «конфискация», лошадь была бы у него. Но Джонни прекрасно знал, что лейтенант этого слова никогда не произнесёт.