Хью Лофтинг - Кухонная энциклопедия поросенка Габ-Габа

Никогда бы не подумал, что написать книгу про Габ-Габа окажется так трудно, куда труднее, чем про Доктора Дулитла. И, однако, это истинная правда.

Когда я работал у Доктора секретарем, мне частенько случалось засиживаться допоздна, разбирая его записи, в которых полно было всяких формул и графиков, — но все было проще и вот почему: добрый Доктор всегда приходил на помощь, если работа стопорилась.

Габ-Габу не нужны были формулы и графики, но зато когда попадалось трудное место, выпутываться приходилось без него. Доктор Дулитл сам написал уже много книг и был очень опытным писателем, а у Габ-Габа — хотя он хотел, чтобы все его считали величайшим сочинителем в мире, — опыта никакого не было. И все же в недостатках этой книги (если они есть) виноват не один Габ-Габ. Наверное, я просто не гожусь для такой работы. Из меня не вышло бы хорошего редактора (редактор — это такой человек, который умеет ловко расставить слова, понятно и красиво пересказать то, что произнесли или написали другие). Но во времена, когда была придумана эта книга, очень немногие люди, кроме нас с Доктором, понимали язык зверей. Когда-нибудь их, без сомнения, будет больше.

У Доктора, конечно, получилось бы гораздо лучше; я надеялся, что он и возьмется за эту работу. Габ-Габ просил меня уговорить его. Однако наш разговор слышала утка Даб-Даб. А она — хоть и была простой уткой — очень хорошо заботилась о Докторе Дулитле и его доме.

— Томми Стаббинс, — сказала она мне (очень строго), — если ты будешь приставать к Доктору с глупыми каракулями этого бестолкового поросенка, тебе не поздоровится. У бедняжки серьезных дел по горло, некогда ему возиться с поросячьей болтовней о еде.

— Но, Даб-Даб, — возразил я, — в конце концов без еды и люди жить не могут. А я прочел то, что написал Габ-Габ на поросячьем языке: там немало интересного — и очень забавного.

— Вот именно, Томми, — ответила она, топорща перья. — Он рассказывал мне кое-что из того, что хочет включить в книгу. Он все время старается придумать что-нибудь позабавнее. А питание — очень серьезное дело. С ним шутки плохи.

— Да будет тебе, Даб-Даб, — сказал я, — совсем это не так. Еда — это должно быть весело. Если кто-то умирает от голода, тогда, конечно, все довольно грустно. Но ты сама слишком серьезно относишься к жизни.

— Ну, — сказала Даб-Даб, разводя крыльями, — у меня для этого немало причин — при такой-то семейке. Но Доктор слишком занят. И значит, выход только один. Если книгу Габ-Габа так уж необходимо переводить на человеческий, почему бы, Томми, тебе самому не взяться за это?

Подумав хорошенько, я согласился с нашей домоправительницей. У бедного Доктора Дулитла, который с утра до вечера и даже ночью лечил больных зверюшек, что толпились у дверей, да еще писал книги по ветеринарии и биологии, в самом деле не было времени.

Вот как получилось, что я сам взялся за перевод.

Узнав, что труд, над которым он так долго корпел, наконец-то издадут, напечатают на настоящем печатном станке и будут продавать в книжных магазинах, Габ-Габ был на седьмом небе от счастья.

Он только немножко огорчился, когда я сказал ему, что, наверное, не смогу поместить в книге его собственные картинки. Я бы с удовольствием. Но… м-м… рисунки Габ-Габа были типично поросячьими рисунками, и ни один печатник не смог бы их воспроизвести. Ведь Габ-Габ был не такой художник, как все. Он редко рисовал карандашами или красками. Обычно он создавал свои полотна грязью на стенах хлева. А одно (портрет Короля пикников) он написал сиропом от малинового варенья и мятным желе. Я сказал ему, что мне очень жаль, но, возможно, печатникам будет немного легче работать, если я сам сделаю рисунки, и не мятным желе, а обыкновенными красками.

Мои иллюстрации, к сожалению, далеко не так своеобразны и выразительны, как те, что делал Габ-Габ. Но по крайней мере одного у них не отнимешь: я, как мог, старался выполнить все, о чем просил наш писатель. Поросенок стоял у меня за спиной и хрюкал, объясняя, что нужно изменить или поправить, пока не получалось так, как он хотел.

Но увы! Когда я приступил к тому, что он написал (конечно, не буквами, а значками Поросячьей азбуки Доктора Дулитла), оказалось, что задача куда сложней, чем я думал. Во-первых, было очень трудно читать. Переводить письменный поросячий на человеческий нелегко. Язык, на котором разговаривают, вернее хрюкают, довольно прост — если приноровиться. Но Габ-Габ, хотя Доктор Дулитл и занимался с ним чистописанием, был очень неаккуратным писателем. Страницы рукописи пестрели кляксами — большими жирными кляксами. А кляксы получались потому, что за работой Габ-Габ ел спелые помидоры — от помидоров, говорил он, у него появлялись мысли в голове. И, конечно, помидорный сок капал на бумагу и смешивался с чернилами.

А сколько же он написал! Вместо обычной писчей бумаги Габ-Габ использовал коричневую оберточную. К тому же он терпеть не мог мелкий аккуратный — кривлячий, как он говорил, — почерк. И вот целый чердак докторского дома был набит от пола до потолка огромными листами коричневой бумаги, исписанными размашистыми неряшливыми значками. Это и была его рукопись (хрюкопись, как звала ее Даб-Даб).

Некоторые читатели помнят, что когда наш поросенок впервые объявил звериному семейству Доктора Дулитла, что собирается написать книгу об Искусстве питания, он сказал, что назовет ее «Краткая кухонная энциклопедия в двадцати томах». Не забудем: Габ-Габ знал о еде так много, что двадцать томов для столь высокоученого мужа — сущий пустяк.

Поэтому мне пришлось огорчить его еще раз, объяснив, что я вынужден сократить его произведение до размеров обычной печатной книги.

А когда из горы его записей я отобрал то, что, как я думал, будет интереснее всего читателям-людям, мне показалось, что книге пойдет на пользу, если я добавлю рассказ о том, как Габ-Габ собирал эти сведения, и — ну, еще кое-какие мелочи.