Николай Блинов - Флаг на грот-мачте

– Вот он, броненосец «Чесма», – негромко говорит Глеб Степанович.

Его торжественный голос заставляет сильнее стучать сердца и почему-то сжимает горло. Кажется уже, что ржавчина на стене – не ржавчина, а кровь. Засохшая матросская кровь.

– Приготовиться подать конец! – командует штурман и, запрокинув голову, кричит: – Эге-ге-гей, на палубе!

Андрей быстро пробирается на нос шлюпки и, вытянув руки, смягчает толчок о борт броненосца. Высоко над их головами появляется чье-то лицо, затененное козырьком фуражки.

Скользит по стальному борту и падает в шлюпку конец тонкой веревки с привязанным к нему продолговатым мячиком. Никита думает, что за эту веревку нужно привязать шлюпку, но Андрей вытаскивает из-под банки (Никита уже знает, что скамейки на шлюпке называются банки) толстую веревку и быстро привязывает ее к тонкой, опущенной сверху. Веревка ползет вверх. Навстречу, раскручиваясь, падает веревочная лестница с деревянными перекладинами.

– Пошел наверх! – командует штурман.

Андрей, ловко перебирая руками и ногами, исчезает где-то наверху. За ним не очень уверенно карабкаются остальные ребята. Высоко, да и веревочный трап болтается из стороны в сторону.

– Держись крепче! До палубы высоко, до воды далеко!

На палубе их встретил пожилой моряк. Он смотрел из-под козырька черной морской фуражки, чуть надвинутой на лоб, пошевеливал седыми с желтизной усами, как будто пересчитывал. Когда на палубе показался Глеб Степанович, старик расправил плечи и вскинул ладонь к виску:

– Здравия желаю, товарищ штурман!

Штурман кивнул непокрытой головой, но, взглянув в лицо моряка, протянул ему руку:

– Здравствуй, Максим! Все служишь, старый краб?

– Какая уж тут служба! Дослуживаю. Корабль на слом – я в отставку, – вздохнул старик. – А ты, Степанович, на гражданке? Плаваешь аль на берегу? Больно молода у тебя команда.

– Уволился на гражданку. Плавал на «Канаде». Маленько повоевать пришлось. М-да… Пока на берегу. А с командой этой я к тебе пришел катер принимать.

– Так это тебе, Степанович? Тут рассыльный бумагу принес насчет катера. Ну хоть в добрые руки отдаю. Пошли, принимайте.

Ребята о чем-то шептались с патрульным.

– Глеб Степанович, – сказал Андрей, – ребята просят, нельзя ли броненосец осмотреть?

– Покажешь свое хозяйство? – спросил штурман.

– Это можно. Только показывать не больно есть чего. Орудия поснимали, да и многие дельные вещи* свезли. Разве что каюту да кубрики? Ну, айда за мной, молодцы.

* Имеется в виду палубное оборудование.

Он повернул железную ручку в стене надстройки, и перед ними бесшумно открылась толстая стальная дверь. Ребята потянулись в узкий коридор, очень темный после солнечной палубы.

– Заходите в каюту, – пригласил Максим, открывая тускло блестящую полированную дверь. Каюта освещалась через круглый иллюминатор. Ленька провел рукой по такой же, как дверь, полированной стене.

– Тик это, – сказал Максим. – Каюты деревом таким обшивали, тиком.

– Тут что, матросы жили? – спросил Карпа и отодвинул тяжелую занавеску, закрывающую пустую койку.

Максим шевельнул усами.

– Ишь чего захотел. Каюты для господ офицеров. Разве на восемь сот нашего брата кают понаделаешь? Никакого корабля не хватит. Идем, покажу, где матросы проживали.

Они долго шли по коридорам и крутым трапам, пока не втиснулись в низкий кубрик, еще более темный, чем коридор. От стальных необшитых стен и нависшей над головой палубы тянуло холодом.

– Вот тут и жили, – сказал Максим. Голос его прозвучал глухо, будто придавленный тяжестью стали.

– Где же спали? Неужели на железном полу? – спросил Никита.

– Зачем на полу. Для спанья койки предназначены. Их, когда спать, вешали. А когда на вахту, убирали. Вот погляди.

Между двух железных стоек был привязан кусок парусины. Ребята подошли ближе.

– Я залезу, а? – сказал Карпа.

– Валяй! – усмехнулся Максим.

Карпа подпрыгнул и бултыхнулся в койку. Парусина провисла посередине, и остались видны только Карпины голова и ноги.

Ленька тронул Никиту за руку:

– Вот, оказывается, какие это койки. Теперь понятно, почему в песне про кочегара поется: «…и койкою труп обернули». Я раньше никак не мог понять, как это кроватью можно обернуть.

– В койке и хоронили. Если в море, конечно. Ну а для тяжести тоже, как в той песне, – «К ногам привязали ему колосник…» – глухо пропел Максим. – Это балка такая – колосник, в топке они укладываются.

В наступившей тишине ребята почувствовали себя неуютно. Никита смотрел на койку, неподвижно висящую перед ним, и ему на мгновение почудилось, будто в койке лежит матрос, что помер в этом стальном ящике, и в головах у него ровно коптит сальная свеча…

Видно, что-то подобное почувствовал и Карпа. Он встрепенулся, койка сильно качнулась, и над ней вынырнула стриженная ежиком голова. Карпа смотрел на безмолвных ребят расширенными, круглыми глазами.

– Ну вас в болото! Вы что, в самом деле, меня хоронить собрались? – крикнул он и, повертевшись в парусине, вывалился наружу.

– Теперь пошли на шлюпочную палубу. Катер вам сдавать буду, – сказал Максим.

Палуба встретила их солнцем и свежим ветром. Отсюда, с высоты броненосца, открывался широкий простор реки. Вдали над городом ослепительно сияли купола собора.

Но ребята не видели ни реки, ни города. Перед ними на деревянных подушках кильблоков под изогнутыми, как хоботы огромных слонов, стальными шлюпбалками, покоился катер.

– Вот, – сказал Максим. – Получайте.

– Расчехлить, – распорядился Глеб Степанович.

Ребята бестолково засуетились вокруг катера, не зная, с какой стороны к нему подступиться.

– Действуй, Андрей, – сказал штурман. – Боцманом будешь.

Патрульный взглянул на штурмана:

– Есть, расчехлить катер!

Андрей расставил ребят по местам, показал, как снимать шнуровку.

От нагретой солнцем парусины струился запах морских просторов и дальних странствий. По мере того как снимали тяжелый чехол, открывалось все великолепие морского судна: тускло поблескивали медью уключины, вырезанные в бортах, гладкие дубовые скамейки – банки, уложенные на них вдоль бортов, тяжелые длинные весла, мачты, свернутые паруса.

Не дождавшись, пока уберут снятый чехол, Карпа забрался в катер, улегся было на банку, но тотчас вскочил на колени, положил шею в медную уключину*, высунул голову наружу. Потом страшно выпучил глаза, скособочил рот и прохрипел в лицо Андрею:

* Уключины выполнялись в виде вырезов в бортах и были отделаны латунью.

– Агамалиоглы, гроза южных морей!

Патрульный отпрянул в сторону, но, спохватившись, взмахнул рукой и легонько секанул Карпу по шее.