Клара Моисеева - В Помпеях был праздник

— Где госпожа моя? — спросил Манилий Тегет.

— Она рядом. Ее ведут под руки верные рабы. Не тревожься, господин, — ответил садовник.

— А где лекарь нашего дома? Не можешь ли ты найти его, чтобы он шел рядом со мной?

— Мне печально сказать тебе это, господин мой, но лекарь наш был убит камнем еще в начале пути. Он шел позади и нес с собой много целебных настоек и мазей. Я видел, как он упал… Мы едва успели оттащить его к стене, чтобы не дать людям в темноте растоптать его. Сколько горя и несчастий!..

Когда рабы предложили Элию Сиру помочь ему нести искалеченную девушку, Элии Сир, уставший, с обожженным лицом, задыхающийся от тяжелой ноши, согласился, но попросил, нельзя ли приспособить для носилок какой-либо ковер, из тех, что тащили на себе рабы. Он решился остановиться в стороне от дороги, возле разбитых и помятых маслин. Он положил на землю стонущую девушку, перевязал ей плечо изорванным покрывалом, которое, к счастью, сохранилось, уложил девушку на ковер и предложил рабам всем вместе понести ее. Они пошли. И когда девушке стало немного легче оттого, что рука была вправлена на место и туго завязана, она сказала, что бежала домой после пиршества в честь Диониса, что она племянница Юлия Полибия. Если они пойдут вдоль этой дороги, то вскоре окажутся вблизи ее дома.

— Но если мы покинем тебя вблизи твоего дома, — сказал Элий Сир, — то представь себе, что с тобой будет. Я бы не стал оставаться в доме во время этого бедствия, потому что ни одна крыша не верна. Мы можем оставить тебя, но ты погибнешь. Да и есть ли кто-либо в твоем доме, неизвестно. Пока у нас хватит сил, мы понесем тебя. Кстати, вот и нашего господина понесли рабы… — Элий Сир подбежал к носилкам, чтобы узнать, жив ли господин.

Девушку понесли. И когда они проходили мимо дома Юлия Полибия, девушка стала звать дядюшку Полибия. Но никто не вышел. Калитка была засыпана горячим пеплом доверху. Если бы Элий Сир захотел отпустить девушку домой, то это было бы бесполезно, потому что войти в дом было невозможно.

— Мы несем тебя, а не знаем твоего имени. Мы только знаем теперь, что ты одна, с перебитым плечом и, кроме нас, некому тебе помочь.

— Я Ника, — ответила девушка сквозь слезы. — Не покидайте меня, добрые люди…

Они шли сейчас вслед за носилками Манилия Тегета. И когда Элий Сир узнал голос своей госпожи и понял, что она оплакивает господина, он постарался подойти поближе к Паксее и сказал ей:

— Не плачь, не печалься, госпожа. Я уверен, что наш благородный господин поправится, и мы найдем нашего Антония. Он умный и ловкий. Не может быть, чтобы он не догадался бежать из города, когда бегут отсюда тысячи людей. Другого спасения им нет.

Паксея ничего не ответила. Она только плакала и тяжко вздыхала. Сейчас, в этой страшной темноте, поглощенная мыслями о гибели всех близких, всего города, а может быть, всей земли, она вспомнила маленького Антония, совсем крошечного, когда он, лежа у нее на коленях, брыкался и отбивался от серебряной ложки, которую ему совали в рот, пытаясь напоить его козьим молоком. Ей вдруг вспомнился уютный перистиль в большом красивом доме, где они жили, когда у них появился маленький Антоний. Она вспомнила хорошенькую белую козочку, которую доставили в дом из поместья, чтобы иметь постоянно свежее молоко для младенца. Ей вспомнилась добрая старая няня из рабынь, которая ловко пеленала мальчугана и так бесстрашно окунала его в большую глиняную лохань с теплой водой, согретой на солнце… Она шла в темноте и словно видела все это. И казалось, что стоит открыть глаза, как прежнее окажется рядом.

Паксея вспоминала свой переезд в большое, красивое поместье, которое было куплено в честь Антония. Ведь Манилий Тегет был уже немолодым, когда у них появился Антоний. Она намного его моложе. Вначале она боялась, что муж невзлюбит мальчугана: ведь он был так занят своей наукой, учениками. Но он проявил даже больше нежности и привязанности, чем сама Паксея. И вот настал день, когда рабы, нагруженные посудой, коврами, мешками, наполненными зерном, сухими фруктами, с кувшинами масла на головах, перетаскивали все достояние дома в новое поместье. Громыхали повозки, груженные всяким добром. Манилий Тегет шел рядом с повозкой, где стояли ящики с его книгами. Он боялся, как бы не потерялся какой-либо драгоценный свиток…

— О боги! — воскликнула Паксея. — Как он будет жить без своих книг? И будем ли мы живы? И нет у нас крова… Но где же наш Антоний? Возможно ли, что все потеряно и все погибло?.. Как мы несчастны!..

— Госпожа, подойди ближе к носилкам господина… он просит тебя, — сказал садовник, и Паксея стала проталкиваться к носилкам. А по обе стороны ее шли рабыни, которые боялись, что их госпожа, которую все время сотрясают рыдания, свалится с ног и будет растоптана в этой толпе.

Паксея приблизила голову к голове Манилия и, сдерживая слезы, спросила, как он себя чувствует. Старый философ коснулся рукой глаз Паксеи и очень тихо, так, что трудно было расслышать, сказал:

— Не плачь, если меня не станет, Антоний найдет тебя… Она не услышала его, но подумала — он жив.

Было совсем темно, и она не видела, как Манилий Тегет схватился руками за сердце. Рабы, которые несли носилки, были заняты тем, чтобы пробиться вперед и не уронить драгоценную ношу. Они не сразу узнали о том, что сердце старого философа остановилось, что он больше уже не дышит…

— Я не плачу, Манилий. Будь спокоен. Я иду рядом с тобой. Все будет хорошо. Нам надо выйти на дорогу… Кажется, прекратился град камней. Будь спокоен, Манилий, все будет хорошо… Ах, только бы прекратился этот горячий дождь из пепла!..

Кто-то оттолкнул Паксею от носилок. Рабыни крепко держали ее, она не упала, но рабы с носилками ушли вперед, а темнота мешала разглядеть их. И так они долго шли, Паксея и рабыни. Они не знали о том, что их ждет.

Только попав в Рим и очутившись на форуме, Потин Теренций понял, что он неумело и безрассудно тратил свое достояние. Почему он годами не появлялся в Риме? Только очутившись здесь, в прекраснейшем из городов мира, он пожалел о том, что долгие годы провел в своем поместье, забавляясь пустяками. То приезжали родственники из дальних поместий, то собирались соседи поиграть в кости. Бывало, что на пиршество зазывали мимов или танцовщиц. Мало было радостей рядом с больной и скупой Скантией…

В Риме все доставляло удовольствие Потину Теренцию. Когда он оказался на форуме, в толпе знатных и богатых римлян, он почувствовал себя более значительным и важным господином. Когда он обедал в харчевне и пил вино, сделанное безвестным виноградарем вблизи Рима, и обед и вино восхищали его, хотя были хуже того, что он имел дома. Римские мимы и актеры, которые разыгрывали на площадях свои простенькие пантомимы, показались Потину Теренцию великими актерами. А когда он оказался в Колизее, то восторг его был неописуем.