Леэло Тунгал - Половина собаки

— Ну нет, — сказал я сам себе. — Сказка — это только сказка.

На кране колодезного насоса есть крючок, чтобы вешать ведро… подойдя, я увидел, что на нем висят отцовские протезные челюсти! У этой «сказки» было, конечно, простое и логическое объяснение: отец, видимо, пытался попить воды прямо из крана.

— Ну, пап, принес я тебе воды и немножко покусать! — торжественно объявил я, входя в кухню. Затем — хлоп! — положил протезы перед ним на стол и зачерпнул кружкой холодной воды из ведра.

— Сынок! — простонал отец. — Не сердись на меня. Ты, Мадис, истинный мой сын, в тебе течет эта крепкая кровь Поролайненов!

На икающего отца было жалко смотреть. У меня вдруг сделалось чувство, будто я старше своего отца, умнее и сильнее его. Казалось, что я должен за него отвечать.

— Иди теперь, проспись, ведь завтра утром нам ехать к де… бабушке, — сказал я. — Насчет денег на дорогу не волнуйся, у меня еще осталось, нам как раз хватит!

— Ты только посмотри! — восхищался отец, глядя в окно автобуса. — В здешних местах люди сами и не копают картофель, все делают машины — это ж надо!

— В будущем сельское хозяйство станет сплошь делом машин! — провозглашал я. — Все работы будут выполняться только нажимом на кнопку, а грубой силы крестьянину больше не потребуется ни в каком деле.

— Ну, к тому времени я буду уже на том свете! — полагал отец.

Впервые в жизни у меня была теперь возможность вот так беседовать с отцом, и это благодаря тому, что в Таллинне на автовокзале мне удалось разгадать все его хитрости и удержать подальше от буфета. Я, правда, и сам с удовольствием съел бы несколько пирожков, потому что в желудке у меня было совершенно пусто, но пойти в буфет вместе с отцом не осмелился. Кто знает, может, там продают пиво, и тогда никакая сила на земле не сможет удержать моего родителя… Сперва-то он стал уверять, будто ему потребовалось купить спичек, но я знал, что в левом кармане его пиджака есть ещё почти полный коробок. Затем, немного погодя, он придумал другую причину: стал просить у меня пятьдесят копеек, чтобы купить журнал.

— У меня больше не осталось столько, — соврал я. Это была ложь во спасение, но перед самим собой мне было все-таки немного неловко.

Отец понял и рассерженно махнул рукой.

Но то, что в автобусе отец все время говорил, было даже хорошо, ибо сразу, как только он умолкал, мои колени делались какими-то скрипучими и на сердце давила непонятная тяжесть.

— Наверное, мне придется теперь поселиться у бабушки, — сказал я неожиданно для себя. — Как же она там одна справится?

— Что? Что ты сказал? — испугался отец. — У тебя свой дом есть, зачем же ты… Я могу взять тещу жить к нам! Ведь я столько денег заколачиваю, что лишний едок за столом всегда поместится!

— Неизвестно только, захочет ли она к нам переехать?

— Да, неизвестно, — согласился папе. — У нее ведь и своя скотина есть и дела…

— Там школа тоже недалеко, — продолжал я.

— Ну чем тебе в Майметса плохо? И от совхоза получил благодарность за то, что приналег на работу. Эта книга, которую ты мне утром показывал, то же самое, что грамота.

— За то, что приналег , да, — заметил я, вздохнув.

— Так чего же тебе еще надо?

Когда добрались до знакомого маленького дома, выкрашенного в желтый цвет, я увидел, что от елочек, образовывавших живую изгородь, отломаны ветки; они потребовались, чтобы украсить дедушке дорогу от двери дома до асфальтового шоссе.

Отец снял шляпу, которая делала его странным и незнакомым, и, опустив голову, уставившись в землю, как плохой мальчик, вошел в ворота. Еловые ветки пахли свежо, непривычно и печально. И только тут я вдруг понял, что в глубине души до сих пор надеялся: телеграмма — ошибка, а на самом деле дедушка жив и ждет меня, знакомо, привычно улыбаясь: «Ну здравствуй, Мадис! Нашел-таки время навестить далеких предков! Что же мне сыграть в честь твоего приезда? „Старые друзья“ или „Вернись домой, мой дорогой“?»

Мы с отцом вошли в дом, в кухню, где оказалось полно старушек в черных платках и с красными от слез глазами, и все они, старушки, сновали взад-вперед с очень серьезным видом, жали отцу руку и бросали на меня сочувственные взгляды: «Ах, это и есть маленький Мадис! Ишь, как уже вырос! До чего же похож на своего покойного деда!»

Мне уже тысячу раз выражали удивление тем обстоятельством, что я вырос, но мне все никак не удается выяснить, что должен отвечать на это вежливый мальчик. Правильно ли будет сказать скромно: «Ох, да что там я!» — или лучше уточнить: «Только метр и шестьдесят один сантиметр».

— Мадис!

Маму и бабушку я не узнал, на них тоже были черные платки, и они ничем не отличались от чужих тетенек.

— Мадис! Да ты соображаешь? — шепотом возмутилась мама. — В красном галстуке явиться на похороны!

Но ведь, кроме этого красного галстука-бабочки, который я сам купил в городе только неделю назад, другого у меня нет. Как же мама вдруг умудрилась забыть об этом?

— И запомни: бабушке надо сказать: «Сочувствую от всего сердца!» — прошептала мама.

Бабушка протянула руку отцу, и отец сказал:

— Теперь, дорогая теща, все мы сироты!

Они оба заплакали.

— Здравствуй, баб! — попытался я сказать так бодро, как только мог. — Не огорчайся, мы возьмем тебя жить к нам!

Я почувствовал, как мать толкнула меня локтем, но все же никак не мог произнести эту манерную фразу: «Сочувствую от всего сердца».

Ведь бабушка и так наверняка знала , что мы все одинаково несчастны и должны сочувствовать друг другу.

— Мадис, что ты должен был сказать? — напомнила мне мама, но я словно онемел.

— Да, этот парнишка совсем из другого теста, чем Майду! — Бабушка вздохнула. — Мы Луйки, люди чувств, а у Мадиса густая ингерманл а ндская [15] Ингерманл а ндия — одно из названий Иж о рской земли — территории, расположенной по берегам Невы и в Приладожье. В 1581–1590, 1609–1702 гг. была окуппирована Швецией. Возвращена России в 1702–1703 гг. кровь! Хочешь ли ты вообще-то посмотреть на деда? — обратилась бабушка ко мне, вид у нее был обиженный.

Я кивнул.

Окна в спальне были распахнуты, и когда открывали дверь, гардины взлетали, как два белых облачка.

— Дедушка!

Но тот, кто лежал в гробу, не был дедушкой, хотя и был очень похож на него. Дедушка не мог ни секунды обходиться без улыбки, песни, смеха. Мне хотелось сказать всем: «Не печальтесь, это ведь не настоящий дедушка!» Но вдруг у меня перед глазами затанцевали синие, красные и желтые искорки, ноги сделались слабыми, пол наклонился и закачался.

Приходя в себя, почувствовал какой-то резкий, противный запах. Открыл глаза и увидел перед собой дедушкиного друга — ветеринара, который держал вонючую ватку перед моим носом. Я лежал на диване, под голову мне была подложена подушка.