Василий Смирнов - Ребята Скобского дворца

«Теперь не поймаете», — думал он.

Никакого страха он не чувствовал. Даже мучивший его раньше голод исчез.

— Ты что здесь шатаешься? — вдруг прозвучал знакомый веселый голос.

Вздрогнув, Царь поднял голову. Рядом шел Володя Коршунов и дружески улыбался.

— От городовых спасаюсь, — чистосердечно признался Царь, обрадовавшись встрече.

— А чего их бояться? Натворил что-нибудь?

Володя Коршунов, очевидно, ничего еще не знал.

— Н-нет, — спокойно ответил Типка, по-прежнему не признавая за собой особой вины.

— Тогда пошли домой, — предложил Володя.

Царь неохотно подчинился. Почему-то он стеснялся рассказать Володе о своих злоключениях. «В случае чего убегу», — думал Царь, стараясь держаться в тени, за спиной Володи.

Только у Скобского дворца они расстались. Типка шмыгнул в первый попавшийся подъезд и, очутившись на дворе, осторожно прокрался в закоулок возле забора.

На дворе еще раздавались голоса не угомонившейся за день ребятни. Тускло светились окна, и оттуда тоже доносились голоса, смех, чья-то ворчливая брань. У всех имелся свой жилой угол. Только у Царя не было своего угла и некуда было идти.

И тут Царю повезло. Так повезло, как редко бывает в жизни. Из кухни чайной во двор вышла Фроська. В одной руке она несла судок, очевидно с ужином, а в другой завернутый в бумагу хлеб.

— Тип! Это ты? — изумилась она, увидав перед собой Царя.

— Тише, — предупредил он, — убег я... Кусочек хлебушка не дашь?

Фроська без слов поняла, как он измучен и голоден. Отойдя в тень к забору, она развернула хлеб и поставила судок с ужином.

— Ешь...

Царь колебался.

— А не заругают тебя? — нерешительно отговаривался он, глотая слюни при запахе горячих щей и жареного мяса.

— Ешь! — уже тоном, не терпящим возражения, приказала Фроська. — Дома мне и словечка не скажут.

Царь сдался.

Вернувшись домой, Фроська как ни в чем не бывало осторожно поставила пустой судок на стол. Глаза у нее горели, щеки разрумянились.

— Я Типку накормила, — храбро сообщила Фроська, едва мать, раскрыв судок, недоумевающе посмотрела на нее. — Типка из полиции убежал.

Как и ожидала Фроська, ругать ее дома не стали.

Вечер был темный, но звездный. На берегу Невы, где под багряным небом светлели заводские корпуса и высились на стапелях скелеты строящихся судов, не умолкая, ухали паровые молоты, грохотали цепями подъемные механизмы. Этот грохот как-то успокаивающе действовал на Царя.

Попрощавшись с Фроськой, он осторожно пробрался к каменному флигелю прачечной, по водосточной трубе вскарабкался на крышу и через слуховое окно попал на чердак. «Теперь спать...» — думал он.

Под низко нависшими деревянными стропилами лежала разная ветошь. На ней и расположился Царь, вытянув ноющие поцарапанные ноги. Это убежище он знал давно — еще раньше, не поладив с Иванихой, он подолгу отсиживался здесь. Когда же была построена «Петропавловская крепость», Типка забросил свое убежище. Последний раз он был тут год назад, перед самой войной, в разгар забастовки, охватившей в те дни весь Питер. Улица тогда перед заводскими и фабричными корпусами чернела народом. Громко звучали запрещенные песни. Над рядами забастовавших реяли красные флаги — и всю короткую летнюю ночь, вплоть до рассвета, рядом со Скобским дворцом на улице строились баррикады...

Свернувшись калачиком, Царь мгновенно уснул.

И тут же приснилась ему знакомая улица с баррикадой и красным флагом над бочкой. Звучала песня:

«Слезай, начинается!» — кричал ему снизу Володя Коршунов.

«Что... забастовали?» — спросил Типка. Сердце у него радостно заиграло.

Он кубарем скатился с чердака. Выскочив на улицу, даже зажмурился — так кругом было светло. Ночь еще не прошла. На синем небе, словно медаль на кителе жандармского офицера, сияла полная луна. Все кругом ярко серебрилось. Сумрачные тени лежали только вдоль забора и в углах.

Навстречу попались Цветок и Копейка. Согнувшись, они волочили тяжелое бревно. Оба торопливо в один голос заговорили:

«Видишь, баррикаду строим!»

Из подъезда вынырнула Фроська. Она жалостливо взглянула на Типку, покачала головой:

«Намаялся, сердешный».

«Кто, я?» — удивился Типка.

Со всех сторон люди все подходили к баррикаде, громоздили бочки, ящики, доски... Баррикада заметно росла. Она уже непроходимой стеной загородила улицу. Вдруг все заволновались.

«Казаки! Казаки!» — послышалось вокруг.

Вдали тяжело и звонко зацокали по булыжнику копыта лошадей. Тревога и сумятица возле баррикады усиливались, а цокот копыт нарастал.

От этого цокота Типка и проснулся.

Громко чирикали на крыше у слухового окна воробьи. Типка открыл глаза и громко чихнул. Лежал он, скорчившись на пыльной ветоши, в узком пролете чердака. Рядом вытянулся дымчатый кот с обрубленным хвостом и тоже крепко спал. Было уже совсем светло. Солнечные лучи золотили край неба.

Сразу вспомнив вчерашнее, Царь закрыл глаза: хотелось, чтобы продолжался сон. Удивила Типку тишина. Если не считать неугомонного воробьиного говора, было очень тихо. Заводы и фабрики не гудели, как обычно.

«Неужели забастовали?» — радостно подумал Типка, не отказываясь от навеянной сном надежды: если забастовали, то ему нечего больше бояться городовых! И Типка хотел уже спуститься вниз, но внезапно утреннюю тишину разорвал могучий, басистый заводской гудок.

— Балтийский, — упав духом, прошептал Царь, знавший наперечет голоса заводских гудков в окрестности.

Словно догоняя своего собрата, густым, крепким басом откликнулся кабельный завод. Немного запоздав, прерывисто, но звонко загудела ситценабивная мануфактура «Лютч и Чешер». И вслед в общий хор влились тонкий, захлебывающийся голос кожевенного завода и хриплый, словно недовольный бас гвоздильного. Уже гудела не только вся Василеостровская окраина, но и весь рабочий Петроград. Значит, ничего не случилось.

Напомнил о себе бесхвостый кот. Он подошел к Царю и жалобно мяукнул.

— П-проголодался, Гришка? — участливо спросил Царь. — Как ты нашел меня?.. — Вздохнув, погладил кота. Спуститься с чердака вниз, на двор, он уже не решался.

Фроська встала рано. Выскочив на двор, она увидела городовых. «Типку ищут», — побледнев, решила она. Осторожно подкралась к флигелю прачечной, юркнула в закоулок и сразу увидела выглянувшего из слухового окна Типку.

— Хоронись! — громким шепотом предупредила Фроська. — Городовые на дворе шныряют. Я тебя буду караулить.

Усевшись на камень возле прачечной, из окон которой валил густой пар, слышались голоса прачек и бульканье воды, Фроська зорко смотрела по сторонам и пела. Как только вблизи появлялись городовые, она начинала громко голосить. Пела она что придет в голову, то понижая, то повышая голос. Со стороны было слышно: