Василий Смирнов - Ребята Скобского дворца

— А ты откуда меня знаешь?

«Т-точно», — про себя удостоверился Царь, обладавший цепкой памятью.

— Если я не обмишулился, т-ты в позапрошлом году меня на Большом от фараонов выручил... Помог взобраться на крышу.

Светловолосый парнишка тоже уставился на Царя.

— Помню... — медленно произнес он, — был такой случай. — И доброжелательно первым протянул Царю руку. — Удрал ты тогда?

— Точно, удрал... — обрадовался Царь и счел нужным сообщить: — А потом попал на фронт... А тебя что, фараон тоже поволок в участок?

Парнишка пренебрежительно махнул рукой, не спуская глаз с Георгиевского креста Царя:

— Поволок... Мне не впервые.

Своим ответом он сразу внушил Царю большое уважение к себе.

— С-спасибо тебе, друг! — и Царь крепко пожал руку парнишке с Петроградской стороны. — Будешь в наших краях, на Васильевском острове, заходи в Скобской дворец.

Присутствовавшие при разговоре Копейка и Чайник тоже пожали руку новому другу Царя. Фроська тоже протянула Алешке свою ладонь в знак благодарности, что тот в свое время выручил Царя.

— Спасибочко! — произнесла она.

Вернулся в подъезд матрос. Алешка со своими мальчишками с Петроградской стороны сдал матросу старорежимного чиновника.

— Пошли!.. — торопили Алешку его друзья, видя, что тот снова пустился в разговор с Царем.

Оказалось, что Алексей со своими ребятами с Петроградской стороны тоже был в тот день у Казанского собора, тоже разоружал городовых.

Таврический дворец бурлил. Временный комитет Государственной думы хоть и взял власть в свои руки, но доживал последние часы. А в левом крыле дворца уже заседал Совет рабочих и солдатских депутатов столицы.

Длинные, широкие коридоры, просторные залы с лепными украшениями и огромными хрустальными люстрами — все было заполнено вооруженными людьми. Между ними торопливо сновали важные, осанистые, в черных длиннополых сюртуках, в белых манишках члены Государственной думы, как объяснил ребятам бойкий мастеровой с папироской в зубах.

— Дума... — произнес Типка, испытывая к новой власти смутное недоверие.

— Какие они сдобные, откормленные, — вслух удивлялся Спирька, разглядывая думцев.

— А что они делают? — заинтересовался Цветок.

— Думают, — как сведущий в газетных делах человек, пояснил Серега Копейка, ловко сплевывая в дальнюю урну.

— О чем же они думают? — продолжал удивляться Спирька.

— Как жить народу, — вмешался Ванюшка, уже слышавший подобный разговор в чайной.

— Как ловчее из чужого кармана в свой переложить, — разъяснил бравый рослый солдат с винтовкой за плечами. — Тоже воевал, браток? — взглянув на Царя, осведомился он, прикуривая у встречного. — На каком участке фронта?

— Н-на Северном, — не без гордости ответил Царь.

— Теперь, браток, свобода! Воевать больше не станем, — сообщил солдат.

— Дума, — снова произнес Царь, окончательно запутавшись в столь сложном политическом вопросе.

Потолкавшись по людным и шумным коридорам, ребята вышли из Таврического дворца и присоединились к своим.

Подходили воинские части. Стоявшие на балконе члены Государственной думы сдержанно помахивали руками, приветствуя солдат.

— Чего это думцы хмурятся, кисло так приветствуют, — удивлялись в толпе, — радости-то у них не чувствуется.

— С непривычки, — объясняли другие, — ведь они все с царем якшались. Все они графы, и князья, и даже бароны.

— Не все, — кто-то возражал, — есть среди них и наши, рабочие. Правда, маловато. Один на сотню.

Царь напряженно вслушивался.

Рядом с Ванюшкой какой-то чрезмерно любопытный, в потертой чуйке и в картузе с бархатным козырьком, допытывался:

— Это кто? А это? Толстый-то какой, с брюхом.

— Родзянко, председатель Государственной думы, — ответили ему.

А другой, более сведущий, добавил:

— Богатеющий господин. У него а-агромадные поместья в Екатеринославской губернии и сотни тысяч капиталу.

На балконе появился седоволосый, с черными бровями и усами депутат Думы.

— Товарищи-и! — звонко закричал он.

— Гучков! — немедленно оповестил соседей знаток депутатов.

— Домовладелец, фабрикант и заводчик, — добавил стоявший у ограды студент.

— Как же это? — недоумевающе спрашивал его ремесленник в коротком дырявом пиджаке с замасленными полами. — Свободу-то мы разве добываем для богачей? Какие мы ему товарищи!

Царь еще более нахмурился. В его голове шла усиленная работа.

В самом деле, на улицах сражался простой народ: рабочие, солдаты, а в Думе вершили всеми делами только богатые да знатные.

«Надо поспрошать у Володи», — размышлял Царь.

На балкон приветствовать воинскую часть вышел скромно одетый человек в поношенном пальто, в кепке, и в толпе радостно загалдели:

— Наш... С Путиловского... Депутатом в Совет избрали...

Толпа продолжала шуметь. То и дело по площади разносилось громовое «ура».

— Пошли, — хмуро предложил Царь ребятам. — Нечего здесь мыкаться.

Домой Царь возвращался уже с новыми мыслями. Впервые он услышал про Совет рабочих и солдатских депутатов. Значит, помимо Думы, у восставшего народа есть тоже какая-то своя власть.

Мимо проводили арестованных царских сановников. Длинная очередь жандармов и городовых в штатской одежде выстроилась у входа в боковой подъезд дворца. Они добровольно явились сюда, требуя, чтобы их арестовали.

Почти весь город был уже в руках восставших.

На следующий день после того, как ребята отвели генерала в Таврический дворец, стало известно, что в столице организовано Временное правительство, во главе которого стал князь Львов. А к вечеру распространился слух об отречении от престола Николая Романова.

На другой день, устроившись за свободным столом на кухне чайной, Ванюшка читал в газетах Акт об отречении:

«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новые тяжкие испытания. Начавшиеся внутри народа народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны... признали мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть...»

Ванюшка вспомнил, как в день объявления войны он с дедушкой был на Невском и попал на Дворцовую площадь. Там собралось много народа со стягами, флагами, портретами царя. На стягах было написано: «Боже, царя храни!», «Да живет Сербия!», «Победа России и славянству!». К собравшимся вышел на балкон дворца и обратился с речью Николай Романов. Он обещал не заключать мира, пока последний неприятельский солдат не будет с позором изгнан из русской земли. Ванюшка с дедом попали на площадь к концу его речи и видели, как многие из толпы стояли на коленях перед царем. Возвращаясь домой, дедушка толковал, что собрались на площади одни богатые и знатные. «Война народу в тягость... Радоваться нечему».