Виктор Сидоров - Тайна Белого камня (ранняя редакция)

К Мише Боркову с утренним пароходом должен был приехать из Барнаула на летние каникулы двоюродный брат Лева Чайкин.

Миша с мамой пришли на небольшую пристань в тот момент, когда пароход, издав глухой гудок, появился на изгибе реки. На берегу сразу все ожило: заволновались пассажиры и встречающие, забегали рабочие, перетаскивая тюки и ящики.

Пока пароход пришвартовывался, Миша дважды пробежал по пристани, глазами отыскивая на палубе брата. Но никого похожего на него не было видно. «Не приехал», — разочарованно подумал он и побрел к маме.

Стоянка парохода была короткая, поэтому, как только матросы сбросили трап, пассажиры заспешили, сгибаясь под тяжестью узлов и чемоданов, одни — с парохода, другие — на пароход.

Первыми сошли, громко разговаривая и смеясь, несколько парней и девушек, потом группа женщин с корзинами — ягодницы, двое степенных мужчин с портфелями и небольшими чемоданчиками («Уполномоченные», — подумал Миша) и, наконец, мальчик в соломенной шляпе. А Левки все не было.

Миша окликнул мальчишку:

— Эй, ты, в шляпе!

Мальчик оглянулся. Он был щуплый, беловолосый, на носу неуклюже торчали большие очки в черной оправе, за спиной висел рюкзак, сбоку — сумка-планшетка.

— Чего тебе?

— Левка Чайкин не ехал с тобой?

— Левка Чайкин? Я сам — Левка Чайкин!

— Ты?!

— Я.

— А почему ты в очках?

— А ты почему такой толстый? — вопросом на вопрос ответил мальчик. — Ты — Мишка?

— Ага!

Ребята обрадовались, засмеялись. Вот это да! Не узнали друг друга!

Подбежала мама, обняла, поцеловала Левку, и они поспешили домой.

Четыре года не виделись ребята. За это время Мишка стал чуть ли не на целую голову выше Левы, хотя был на год моложе его, пополнел больше прежнего.

Лева изменился мало — все такой же щуплый. Но очки, очки! Они делали его похожим на какую-то глазастую птицу. Не случайно Мишка не узнал брата на пристани.

Левке не сиделось дома. Как только приехал, сразу же уговорил Мишу сходить сначала в бор, потом на рыбалку.

Миша нехотя тянулся за братом: было очень жарко. Да и бор, и рыбалка ему уже давным-давно надоели. Куда приятней лежать во дворе под густыми кустами черемухи, читать книжку или говорить о чем-нибудь интересном. Неплохо также бить по воробьям из рогатки, с которой Миша никогда не расставался.

Но ведь Левка — гость. Пришлось Мише показать ему все деревенские достопримечательности и даже сходить с ним на озеро Синее — за три километра от Майского.

Поужинав, Миша сразу же повалился на кровать. А Лева еще облазил сад, огород и до отвала наелся сахарного гороха. И только поздним вечером, немного утомленный, лег спать. «Эх, хорошо в деревне! — подумал он, засыпая. — Завтра на рыбалку куда-нибудь подальше…»

На другое утро солнце еще только поднялось над бором, а Лева уже был на ногах и тормошил Мишу:

— Вставай, соня. На рыбалку пойдем.

— Не пойду, — недовольно пробурчал Миша.

— Вставай, вставай, нечего лениться!

— Отстань…

Но Лева все-таки донял его, и Миша, по-стариковски сопя и кряхтя, медленно поднялся с постели. Ош взяли удочки, увесистую краюху хлеба, несколько огурцов и вышли из дома.

— Веди на самые рыбные места, — потребовал Лева. — Знаешь, где они?

— Знаю. У смолокурки рыба — во! — Миша широко развел руки. — Только далековато: километров семь отсюда.

— Подумаешь, далеко! Пошли! К самому клеву поспеем.

Миша остановился, раздумывая. Потом решительно произнес:

— Пойдем-ка лучше к Ваське-бакенщику. Ближе, да и места там такие… Не успеешь рыбу вытаскивать.

— К Ваське, так к Ваське. А кто он?

— Я же сказал: бакенщик. То есть, у него дед бакенщик. А Васька — дружок мой. Учимся вместе. Родионов его фамилия.

Ребята зашагали по узенькой тропинке, которая, извиваясь, бежала у самого бора.

Идти было легко. Ветерок с реки освежал лицо. Птицы уже завели свою веселую, нестройную музыку.

Лева шел и не мог налюбоваться тем, что видел вокруг. Справа — бор, слева — река, широкая, многоводная. За ней неоглядный степной простор. Солнце, выглянув из-за горизонта, как волшебник, позолотило воду, и легкая рябь реки вдруг засверкала всеми цветами радуги. А в глубине бора все еще сумрачно, таинственно. Он так густ, что утренний свет едва проникает туда.

Чем дальше, тем все ближе бор придвигался к высокому и крутому берегу, оттесняя тропинку к самому обрыву. Лева глянул вниз.

— Ого, высота! Упадешь — костей не соберешь.

Он остановился, подставив лицо речному ветру, и ветер, словно обрадовавшись, налетел на мальчика, взъерошил его светлые мягкие волосы.

— Ух, здорово! — захлебываясь ветром, восторженно прошептал Лева.

Миша остановился поодаль — близко к краю подойти не решился.

Перед ребятами блистала река во всем своем величии. Из-за крутого изгиба выполз маленький катеришко, а за ним тащились две большие баржи. Катеру, видимо, приходилось трудновато: он сердито тарахтел и чихал. Навстречу ему, как белый лебедь, гордо проплыл пассажирский пароход. Вдали то и дело раздавались гудки и сирены других катеров и пароходов.

Вдруг из-за черемушника, который рос у самой воды, выскочила моторная лодка, с белой полосой по зеленому фону от носа до кормы, и остановилась у берега — заглох мотор.

— Дядя Федя! — крикнул Миша.

Человек, сидевший в лодке, задрал голову, увидел ребят, заулыбался. Помахал им рукой и начал заводить мотор, резко дергая за шнур.

— На Красный Яр, дядя Федя?! — снова крикнул Миша.

— Ага-а! — донеслось снизу.

Наконец, мотор завелся, и лодка помчалась вверх по течению. Дядя Федя еще раз помахал ребятам.

Шляпа у него лихо держалась на затылке, белая рубаха вздулась пузырем от встречного ветра.

— Нам бы такую лодочку, — вздохнул Лева.

— Плавал я на ней. С дядей Федей. К Красному Яру на рыбалку ездили. Там язь водится.

— Вот туда бы!

— А чего — и поедем! Поговорю с дядей Федей, он возьмет. Дядя Федя знаешь какой человек? Для ребят ничего не жалеет.

Тропинка привела ребят на большой увал. В центре поляны под высокой сосной возвышался холмик и на нем деревянный обелиск со звездой из латуни.

— Что это? — спросил Лева.

— Не видишь — памятник.

— Кому?

— Партизану.

— Какому партизану? — допытывался Лева,

— Вот пристал! Откуда я знаю — какому. Партизану и все. Иди да посмотри!

Лева приблизился к могиле. Обелиск был сколочен из грубо отесанных досок. На одной из них вырезано корявыми буквами: «Здесь похоронен неизвестный партизан. Август, 1919 год».

Лева задумчиво глядел на заросший травой бугорок, от которого веяло необъяснимой грустью.