Ласло Харш - Ребята не подведут!

Его недоумению не было границ, когда он вошел в класс, во второй «В», и увидел, что все, кто сидел за отдельными партами, носят такие же желтые звезды. Он посмотрел на других — нет ли у них таких же звезд? Нет, у других их не было. Между тем Пернес гораздо лучше учился, а Молдаван гораздо лучше вел себя, чем любой из «звездных». Он спросил у сидевшего впереди Черника, почему именно те, что сидят за отдельными партами, получили награду.

— Чтобы их можно было отличить от других, — ответил Черник.

— Глупости, — отрезал Габи, — их и так легко отличить. Один Гараи, другой Шварц, третий Рона, четвертый Халмош. А Каспара и подавно — он в очках.

— Нет, не глупости, — парировал Черник. — Им велят носить звезды потому, чтобы все знали, кто они такие.

«Нет, это все-таки награда», — опять подумал Габи, но возражать Чернику не стал. А тот все продолжал:

— Потому, что именно они во всем виноваты…

— В чем?

— Во всем.

— Но все-таки в чем? — настаивал Габи.

— Ну, вообще… во всех бедах…

— Гараи?

— Не один Гараи, а все они.

— Тогда, скорее, Каснар, он в очках и ужасно хитрый.

— Да не Каснар. Говорю тебе, что все они. Но теперь им уже не выкрутиться, на них будут смотреть как на прокаженных, если не хуже… Вот увидишь! Мы навсегда разделаемся с ними. Так мне говорил брат Шлампетер…

— Ерунда все это, — перебил его Габи. — Тебя зовут Черник, значит, и брат твой Черник, а не какой-то там Шлампетер…

— Ох и осел же ты! Ведь те, кто вступил в нилашистскую партию [2] Нилашистская партия — профашистская партия в Венгрии в годы второй мировой войны. , называют друг друга братьями, а этот Шлампетер друг моего брата, и оба они нилашисты. Вот и получается, что Шлампетер — брат моего брата и мой брат. Все это объяснил мне Шлампетер, когда приходил к нам…

Больше сказать Черник ничего не успел, так как в класс вошел учитель и начался урок арифметики.

На перемене Габи подошел к сидящим на отдельной парте и спросил, правда ли, что они во всем виноваты. Никто ему не ответил: опустив головы, ребята молчали, только Каснар угрюмо посмотрел на него из-за очков, а Рона отвернулся и заплакал. «Наверно, Рону мучает совесть, — подумал Габи. — Он небось один во всем виноват, и теперь ему стыдно, что из-за него и остальным приходится носить желтые звезды».

Он сказал Чернику, что Рона плакал и наверняка во всем один виноват. Но Черник снова обозвал его ослом и даже постучал согнутым пальцем по лбу. Габи хотел было дать ему тумака, по тут Черник принялся объяснять, что брат Шлампетер говорил ему, будто во всем виноваты евреи: из-за них, мол, и война и вообще все беды, и мы, дескать, должны быть благодарны Гитлеру за то, что он сразу распознал это. Вот немцы и приказали всем евреям носить на груди желтую звезду для того, чтоб их можно было отличить и задержать, если они попытаются сбежать. Но как бы то ни было, скоро с ними окончательно разделаются: всех арестуют и казнят… Понятно?

Услыхав слова «Гитлер» и «немцы», Габи больше уже ни о чем не расспрашивал Черника, потому что сразу же вспомнил о Пушке с перевязанной лапой и подумал, что, наверно, и Пушок во всем виноват, так как немец в черной форме хотел пристрелить его… Да и, пожалуй, самому Габи тоже надо носить желтую звезду, если выяснится… Вспомнил он и о Яноше Чепане, по имени Андраш Келемен, в сером пальто и черной шляпе, и о кровяных тельцах…

Вот почему, возвращаясь домой, он всякий раз приветливо махал рукой тем, у кого замечал желтый орден. А когда увидел Дуци с такой же звездой на груди, то не стал дергать ее, как обычно, за косички, а позвал ее в кухню и показал Пушка.

— Видишь, у нас есть собака, — сказал он ей. — Она очень нам нужна. Ей бы тоже надо носить вот такую звезду, потому что ее хотел убить немец. Но мы ее спасли. Правда, Пушок?

Но Пушок ничего не ответил, только вильнул хвостом, а потом, улучив момент, лизнул Дуци в щеку и с довольным видом улегся на свое место.

Как бы то ни было, а Пушок все же доставлял Габи немало хлопот. И не потому, что он был злым или коварным щенком — совсем нет. Да и с чего бы ему быть злым? Ведь на него и смотреть-то без смеха нельзя! Вот прыгает он на трех лапах, поджав под брюхо заднюю лапу; левое ухо опущено, правое торчком стоит, голова круглая, как шар, нос — пуговка, будто пришит нитками, а глаза-бусинки так и светятся любопытством. Ясное дело, он такой, что если уж кого-нибудь полюбит, то готов за него в воду прыгнуть, хоть до воды он не большой охотник. Зато кого возненавидит, то пиши пропало: ни косточками, ни корочками от сала, никакими другими вкусными вещами и даже сахаром дружбу его не завоюешь — хоть и возьмет из рук этот лакомый кусочек, но непременно зарычит. Что тут поделаешь, такая уж у него натура.

Например, едва увидев и обнюхав Дуци, он сразу же принял ее в свое маленькое сердце. И стоило услышать ему голос Дуци, как он покидал даже Габи и мчался к ней. Этак остановится перед ней на трех своих лапах, склонит голову набок, опустит левое ухо, навострит правое и давай вилять белым как снег хвостом, как бы говоря: «Что ты там стоишь, Габи? Иди сюда, здесь веселее».

А вот Эде невзлюбил. Как только заметит его, тут же начинает рычать и заливисто лаять. Габи мог бы поклясться, что в таких случаях Пушок так же косит глазами, как Эде, но делает это лишь для того, чтоб позлить его побольше.

По вечерам, когда объявляли воздушную тревогу, Пушок, разумеется, тоже ковылял в подвал, усаживался в сторонке я ждал.

Когда наконец в подвал спускались Комлоши, Пушок тотчас же начинал дергать Габи за брюки: значит, звал его присоединиться к Дуци. Надо сказать, что Пушок не обращал ни малейшего внимания на то, что у Комлошей красуется на груди желтая звезда. Ему, видимо, было наплевать, что с ними, как с виновниками всех их несчастий, запрещалось разговаривать.

И во имя мира, а вернее, из-за Дуци Габи вставал и шел с Пушком к Комлошам. И это было бы еще полбеды, хотя старший по дому, Тыква, вечно ворчал в усы: почему, мол, этот щенок дружит с «звездными»? А между тем «этот щенок» дружил не только с Дуци, но и с Габи, и с братьями Шефчиками, и с Денешем, и с Дюрикой. Не дружил он лишь с любимчиком Тыквы — Эде. И это грозило уже бедой.

Настоящая же большая беда пришла позже, когда, глухо ухая, заговорили зенитки и мощные разрывы бомб сотрясли стены подвала. В таких случаях Пушок обычно покидал своих закадычных друзей и с громким лаем подскакивал прямо к Розмайерам. Остановившись перед ними, он задирал вверх морду и принимался пронзительно выть и лаять.