Михаил Лыньков - Миколка-паровоз (сборник)

Огромные запасы хлеба горами возвышались на платформах и в пакгаузах. Не было вагонов. Десятки поездов с хлебом и скотом стояли на путях. Не было паровозов. А те, что были, портились, выводились из строя деповскими рабочими.

— Не дадим вывозить хлеб! — постановил подпольный большевистский комитет.

Рабочие выбрали специальную делегацию из трех человек. Входил в нее и Миколкин брат, смазчик Павел. Навестили делегаты немецкий штаб и передали требование рабочих: пусть немецкие войска мирно оставят город и отправляются в свою Германию… Тогда рабочие согласны дать паровозы и сформировать эшелоны. А под хлеб и под награбленное добро рабочие не дадут ни вагонов, ни паровозов. Ни один такой эшелон не выйдет за выходные стрелки станции…

Таковы были мирные требования рабочих к немецким властям.

Седой подтянутый генерал молча выслушал делегацию. И когда рабочие передали свои требования, долго еще продолжал Молчать. Трудно было понять по гладко выбритому лицу, о чем думает этот генерал, увешанный орденами и звездами, разными шнурами и шнурочками. Вот он поднялся из кресла, важно приблизился к делегации, повернулся к старшему среди делегатов, к старому машинисту Орлову. И проговорил, цедя слово за словом:

— Как вам известно, я генерал армии его величества императора Вильгельма… Я представитель самой культурной, самой передовой в мире нации… Вам должно быть известно, что с дикарями вести переговоры мы не можем… Для дикарей у нас имеются винтовки, штыки, пулеметы! Поблагодарите меня за то, что я не приказал вас немедленно расстрелять за оскорбление немецкой армии такими позорными, такими дикими, такими небывалыми в истории требованиями… И убирайтесь отсюда вон!

Генерал еле-еле сдерживал гнев, холодно сверкали его глаза, щетинились и дрожали седые брови.

Однако делегация и не собиралась «убираться отсюда вон». Заговорил старший машинист Орлов:

— Выгнать нас отсюда — это дело нетрудное. Да только так вы не решите дела. А мы пришли к вам, господин генерал, не шутки шутить и не рассуждать о дикарях, кто они такие и где… Об этом, даст бог, потолкуем когда-нибудь в другой раз… Мы еще раз спрашиваем: согласны вы принять наши условия или нет? Ежели не согласны, тогда пеняйте на себя…

Что произошло с тем генералом, трудно и передать. Куда девался внешний лоск и строгая сдержанность! Что осталось от знаменитой немецкой выдержки! Зверем накинулся генерал на старого машиниста Орлова и хлестнул его по щеке. Стерпел старый машинист Орлов, а Миколкин брат, молодой смазчик Павел, тот не стерпел. Стоял он рядом с генералом, и как только ударил тот машиниста, Павел навалился на него и давай лупить по чему попало. Подскочили адъютанты генераловы, едва оттянули Павла.

Поволокли Павла на штабной двор и до тех пор измывались над ним, пока не потерял он сознания. А делегацию отконвоировали в тюрьму. Назначен был над Павлом военно-полевой суд.

Весь город, и депо, и станцию облетела молнией страшная весть о том, что произошло с рабочей делегацией. И через десять минут после того, как закрылись ворота тюрьмы, тревожно загудели гудки — паровозные и фабричные, в депо и в городе. Гасли топки в котлах, клубы пара окутывали застывшие на месте паровозы. Расходились из депо рабочие и поднимались боевые дружины. Попытались было немецкие солдаты штыками загонять машинистов на паровозы, да тут из-за водокачки грянули первые винтовочные залпы. И разбежались по путям немцы — не до паровозов им стало.

Пригнало тогда немецкое командование на станцию отборную роту карателей. Те малость потеснили рабочую дружину и попробовали все же отправить в путь один состав. Да перед самым носом паровоза на выходных стрелках раздался мощный взрыв и разнесло в стороны шпалы и рельсы. Передние колеса паровоза зарылись в землю, и, шипя паром, накренился он, уткнулся в воронку и загородил дорогу.

Завязалась сильная перестрелка. Немцы обрушили на депо шквал пулеметного огня. Отступали рабочие дружины, но не сдавались. Подожгли немецкие склады с амуницией и боевыми припасами. Горели пакгаузы, взрывались, сотрясая небо над городом, патроны и снаряды. И пришлось уже немцам отходить, оставлять станцию.

Огонь и взрывы не прекращались всю ночь.

А к утру подоспел на помощь боевым рабочим дружинам партизанский отряд Семки-матроса. С гиком и свистом ворвались отважные всадники на главную улицу, вмиг отрезали от основных немецких сил орудийную батарею и повернули пушки в сторону штаба. И бежали немцы через переулки и через сады, пробираясь к закрытым позициям, окапываясь второпях.

Начался затяжной бой. То затихая, то вновь усиливаясь, грохоча взрывами гранат, перестуком пулеметов, винтовочными залпами. Лесные солдаты Семки-матроса привыкли воевать в пущах и дубравах, наловчились бить врага из засады, и нелегко было им вести бой с засевшими в окопах немцами. А у них же еще и гранатометы, и артиллерия! Но ничто не могло сдержать партизан, и всадники совершали отчаянные налеты на вражеские окопы.

Не выдержали немцы, дрогнули перед натиском красных конников и стали отходить.

А Семка-матрос погорячился в бою. Захватив немецкий пулемет, бросился вдогонку за убегавшим офицером, вскинул острую саблю. Вот-вот опустится сабля на сверкающий лак офицерской каски… Аж замер Миколка, следя за этим поединком. Перестал из пулемета стрелять, чтобы не попасть в своих.

На дыбы взвился Семкин рысак, того и гляди перепрыгнет через офицера…

И глухо охнул Миколка: увидел он, как изловчился на бегу немец и почти в упор выстрелил из пистолета. Лихой рысак отпрянул в сторону, а Семка-матрос поник, уронив голову на разметавшуюся лошадиную гриву. Скачет, не останавливается рысак, болтаются безжизненные руки Семена-матроса, сползает он все ниже и ниже. Упала на землю, жалобно звякнув, кавалерийская острая сабля, воткнулась в песок и долго еще раскачивалась, словно грозила кому-то рукояткой.

И рухнул, раскинув руки, на этот же песок Семка-матрос, командир партизанских лесных отрядов, славный вояка и большевик…

Дрожащей ладонью провел Миколка по мокрому своему лицу и припал к пулемету, и нажал на спуск, застрочил по врагу. Задрожала земля, застонала. Гремел пулемет. И валились, как подкошенные, солдаты в мундирах и в касках. Справлял Миколка поминки по старшему боевому товарищу, по любимому партизанскому другу.

И распластался на земле тот офицер. Да не подняться с нее и Семке-матросу. Далеко-далеко откатилась пропыленная, пороховым дымом пропахшая матросская бескозырка. Много повидала она на белом свете — и корабли в открытом море, и синие бурные волны, и звездное небо, и зеленую ширь полей… Неразлучной была с человеком, который всей душою любил жизнь и хорошо знал цену человеческой любви и ненависти…