Геннадий Михасенко - Земленыр или каскад приключений

Вася очнулся вроде бы сразу же после того, как впал в спячку, как ему показалось, и именно потому очнулся, как ему опять же показалось, что кто-то уловил его страстный призыв «постойте!» и прервал процесс перемещения. Мальчик обрадовался, но тут же удивился: почему он лежит, а не стоит? И почему над ним не высокие шатающиеся кроны берёз, а низкий, неподвижный потолок? Он сел и мигом понял, что ничего прежнего нет: ни сада, ни Земленыра, ни патронташа, что перемещение уже произошло, и он в одних трусах и майке лежит дома в своей кровати, а рядом на табуретке — привычно брошенные брюки и красная рубаха. Но о том, как произошло это перемещение, у мальчика не было ни малейшего представления. Целиком ли он летел по воздуху или, распавшись на атомы и молекулы, перетёк как-то в кровать и тут снова собрался? Волшебство осталось тайной. Ну и хорошо! А то человек и так сует свой нос в каждую щель: что? как? почему? Пусть хоть сказка останется запретной зоной для науки, а то скучно станет жить, если все познаешь! А Земленыр остался по ту сторону границы. Стало быть, Вася действительно нарушил какой-то сказочный порядок, и сказка отомстила, не пропустив старика. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, сказке видней, а если каждый будет соваться в неё со своими идеями и бреднями, то от неё живо останутся рожки да ножки. А вот где пистолет? Или и он остался по ту сторону? А может, вообще ничего не было, никаких поразительных приключений, а был лишь поразительный сон? Мальчик сунул руку под подушку и успокоился — пистолет был здесь. Выхватив, он переломил его, вынул холодный, давно перезревший патрон и хотел было одеться, но, приподняв осторожно за воротник остатки своей красной рубахи, понял, что от неё осталось лишь одно философское понятие и что даже огородное пугало оскорбится, если на его крестовину накинуть эти отрепья. Скомкать их, сунуть в печку да поднести спичку, но судьбу ребячьей одежды, как, впрочем, и всей их жизни, решают родители. Мать наверняка помнит эту новую баскую рубашку, и ей легче будет понять и простить сыну износ или порчу вещи, чем пропажу, ибо износ — дело житейское, а пропажа — вопиющая бесхозяйственность. Вася достал из тумбочки, тоже послевоенного дедовского производства, голубую безрукавку, облачился в неё и натянул брюки, которые сохранились несравненно лучше, потому что мать сшила их из какого-то полубрезента.

Судя по тому, как косо падали солнечные лучи из окна, Вася определил, что сейчас позднее утро, часов десять. Значит, дома он отсутствовал часа четыре, а в сказке прошло около двух суток. Занятно! Патрон Вася спустил в карман, а пистолет… куда бы его запрятать понадёжнее? В сумрачном углу горбился большой деревянный сундук, крест-накрест обитый полосами жести. Над ним висело Васино одноствольное ружье шестнадцатого калибра. А стоял сундук на двух крупных берёзовых поленьях, так что между ним и полом образовалась широкая полость, куда, в пыльную темноту, и пихнул мальчик свою драгоценность, на время, конечно, пока не найдёт более достойного места. «А может быть, это утро уже второго или третьего дня?» — тревожно вдруг подумалось мальчику, то он тотчас отмёл эту мысль как невозможную, иначе в доме был бы вселенский переполох, а между тем жизнь вокруг вроде бы текла спокойно. Из кухни доносился мирный гомон братьев и сестёр, которых было шестеро, а всего, значит, у матери было семеро детей, как козлят у сказочной козы. Был даже свой волк, дедушка, державший в ежовых рукавицах всю семью. Васе хотелось хоть мельком взглянуть на них, но ничего особенного с родными за это время не могло случиться, а вот с Любой — могло!

При движениях в кармане брюк что-то похрустывало и топорщилось. Вася вспомнил последний жест Земленыра и вынул сложенный вчетверо лист бумаги. Развернул и, поражённый, сел на кровать — это был пропуск Сильвуплета в Королевство Берёзовых Рощ. Ну, дедок! Ну, голова! Лучшего сувенира и придумать было нельзя! Вася снял со старомодной этажерки, сделанной дедом сразу после войны, прошлогодний дневник, который теперь вряд ли кому понадобится, и заложил документ за матовую полиэтиленовую обложку. Потом, полный радости, подошёл к подоконнику, уставленному горшками с гераньками, и занёс было ногу, чтобы перелезть его, но вдруг почувствовал, что в кармане осталось еще что-то колючее, и вынул веточку лиственницы, подобранную в Шарнирном Бору. Обследовал ею. Поскольку в кармане все это время было сыро и даже мокро от купанья в Нож-Реке, веточка не высохла и зелено топорщила свои хвоинки. Первым движением мальчика было выбросить ею за окно, но потом пришла здравая мысль, что ведь она — ОТТУДА — значит, имеет ценность. Вася пальцем провертел дырку в земле одного цветка, воткнул туда веточку и плотно обжал — авось примется. Лишь после этого утренним путём через окно, створки которого так и остались незакрытыми, он вылез в огород, в картошку, дальше протиснулся между жердин в Любин огород и через калитку — в их двор, посреди которого лежала здоровенная колодина с выдолбленной на всю длину поилкой для скота, до краёв наполненной водой. В это время на крыльцо из сеней с плачем выбежала Люба и, запнувшись о порог, упала, обвиснув, на перила.

— Вася! — только и успела выкрикнуть девочка, как следом выскочила мать, тётка Ненила, с какой-то сыромятиной в руке и давай охаживать ею дочь, приговаривая:

— Женихаться, да? Гулять, да? Я тебе покажу гулянье, лахудра ты этакая! Рано еще! Платье уханькала! Только что справили платье и — нету, бесстыжая! Гляньте-ка на неё, люди добрые!

Из добрых людей был один Вася, которому показалась дикой эта картина: чтобы Любу, героиню их сказочных приключений, эту Жанну Д'Арк из Чары, без которой их путешествие провалилось бы, и вот чтобы эту мужественную девочку так примитивно лупили ремнём.

— Люба! — выкрикнул он, перемахнул колодину, распугав кур, взбежал на крыльцо и схватил тётку Ненилу за руку. — Не надо, тёть Ненила. Не надо! Она со мной была!

— Ну, и что из этого? Что теперь, молиться на неё, раз она с тобой была? — на момент усмирившись, спросила она.

— Нас было много. Мы жгли костры, играли, прыгали. У меня вон тоже рубаха пропала, считай. Моя мама так и сказала, когда увидела, — приврал Вася, чувствуя, однако, что, засеки мать его странную утреннюю отлучку, и ему бы не сдобровать, хотя как старшему сыну, верному помощнику и даже в некотором роде добытчику, ему прощались мелкие грешки и разрешалась лёгкая самовольность. — Мама понимает. Поймите и вы. Вчера же праздник был!