Лемони Сникет - Предпоследняя передряга (с иллюстрациями)

— Эфхаристо, — потупилась Солнышко.

— Честно говоря, стряпня Хэла совершенно несъедобна, — с горькой улыбкой продолжал Дьюи. — Не понимаю, зачем ему понадобилось открывать ресторан в номере 954, когда в его распоряжении было столько удобных помещений. Невкусная пища в любом случае неприятна, но хуже невкусной индийской пищи, пожалуй, ничего не бывает.

— Хэл волонтёр? — спросил Клаус, вспомнив, что видела Солнышко, выполняя поручения посыльной.

— Некоторым образом, — ответил Дьюи, употребив выражение, которое здесь означает «Приблизительно». — Когда больница, где он работал, сгорела, моя коллега прибыла на место событий, чтобы каталогизировать все уцелевшие сведения. Хэл был в полнейшем отчаянии. От Хранилища Документов остался жалкий пепел, и Хэлу негде было жить. Моя коллега предложила ему должность в отеле «Развязка», и теперь он помогает нам в исследованиях и учится готовить. К сожалению, удаётся ему лишь первое.

— А Чарльз? — спросила Вайолет, вспомнив, что видел Клаус, когда работал посыльным.

— С тех пор как вы уехали с лесопилки, Чарльз искал вас повсюду, — ответил Дьюи. — Его заботит ваша судьба, Бодлеры, хотя компаньон его ведёт себя непростительно и эгоистично. Вам, Бодлеры, пришлось видеть предостаточно мерзавцев, но вам повезло встретить предостаточно и благородных людей — таких же благородных, как вы сами.

— Не уверен, что мы такие уж благородные, — тихо проговорил Клаус, листая записную книжку. — Из-за нас произошли несчастные случаи на лесопилке. Из-за нас случился пожар в больнице. Отчасти из-за нас сгорела архивная библиотека Мадам Лулу. Из-за нас…

— Не надо. — Дьюи остановил Клауса, мягко положив ему руку на плечо. — Вы достаточно благородны, Бодлеры. В этом мире большего и желать нельзя.

Средний Бодлер склонил голову, прислонившись к библиотекарю, а его сестры прижались к нему, и все четыре волонтёра на миг безмолвно замерли в темноте. Из глаз сирот — всех четырёх — хлынули слезы, и, как часто случается, когда плачут в ночи, волонтёры и сами не знали, почему они плачут, хотя я-то знаю, почему я плачу, печатая эти строки на машинке, и плачу я вовсе не из-за того, что в соседней комнате один человек режет лук, и не из-за того, какое зловещее карри он намерен с этим луком приготовить. Я плачу потому, что Дьюи Денуман ошибался.

Нет, он не ошибался, когда говорил, что Бодлеры достаточно благородны, хотя, полагаю, многие бы с этим поспорили, особенно сидя в уютной комнате за карточной игрой или с хорошей книгой. Дьюи ошибался, когда говорил, что в этом мире нельзя желать ничего, кроме достаточного благородства, так как пожелать можно чего угодно. Можно пожелать вторую порцию торта, даже если нам ясно дали понять, что мы её не получим. Можно пожелать новую коробку акварельных красок, даже если нам скажут, что старую мы ещё не изрисовали и все краски в ней ссохлись и растрескались. Можно пожелать, чтобы в спальне у нас стоял аквариум с японской бойцовой рыбкой — тогда нам будет не так страшно долгими зимними ночами, — и можно пожелать такой фотоаппарат, который снимает даже в темноте, по понятным причинам он нам насущно необходим, и можно утром пожелать ещё один кусочек сахара в кофе, а вечером — ещё одну подушку под голову.

Желать можно справедливости, счастливого пути, маленьких кексиков и того, чтобы все солдаты на свете сложили оружие и вместе с нами бодро спели хором «Не уходи, побудь со мною», если это наш любимый романс. Но можно желать и вполне достижимых вещей — например, чтобы в скитаниях нам встретилось два-три человека, которые сказали бы, что мы достаточно благородны, даже если это и не так. Молено пожелать, чтобы кто-нибудь сказал нам «Вы достаточно благородны» — и напомнил нам о добродетелях, которые мы позабыли или в которых усомнились.

Конечно, у большинства из нас есть родители и друзья, которые и говорят нам подобные слова, если нам случится проиграть турнир по бадминтону или не схватить знаменитого фальшивомонетчика, которого мы разоблачили на борту некоего катера. Но ведь родителей у бодлеровских сирот не было, а ближайшие друзья пребывали, можно сказать, на небесах — в автономном летучем доме, построенном на принципе нагретого воздуха, — и сражались с орлами и с ужасным негодяйским приспешником, у которого вместо рук были крюки, поэтому знакомство с Дьюи Денуманом и его утешительные слова были для сирот настоящим подарком.

Бодлеры стояли вокруг библиотекаря, благодаря его за этот подарок, а когда они услышали шум приближающегося автомобиля, то, оглянувшись, увидели, что такси привезло им ещё два подарка, и снова преисполнились благодарности.

— Бодлеры! — воскликнул знакомый голос.

— Бодлеры! — воскликнул другой знакомый голос.

Бодлеры всмотрелись в темноту и, различив две фигуры, не поверили своим глазам. На прибывших были необычные очки, сделанные из двух больших конусов, привязанных к голове длиннющими перепутанными верёвками. Такие очки превосходно скрывают лицо, но Бодлеры без труда узнали тех, кто бежал к ним, хотя и не видели их очень давно и были уверены, что не увидят больше никогда.

— Судья Штраус! — воскликнула Вайолет.

— Джером Скволор! — воскликнул Клаус.

— Наконец-то я нашла вас, — сказала судья и, сняв очки, промокнула глаза и обняла всех сирот по очереди. — Я боялась, что никогда больше вас не увижу. И как это я позволила этому скудоумному банкиру вас забрать? Никогда себе не прощу!

— А я никогда не прощу себе, что ушёл от вас, — сказал Джером, которому не повезло быть женатым на Эсме Скволор. — Плохой из меня опекун.

— А из меня вообще никакой, — сказала судья Штраус. — Когда вас увезли в том автомобиле, я сразу поняла, как виновата перед вами, а когда узнала о страшной судьбе доктора Монтгомери, то принялась вас искать. Потом мне довелось встретить и других людей, которые сражались с негодяями и мерзавцами этого мира, но мне так хотелось найти вас самой — хотя бы ради того, чтобы извиниться.

— И я хочу извиниться, — сказал Джером. — Как только я услышал о том, какая беда случилась с вами в Городе Почитателей Ворон, то начал собственное волонтёрское расследование. Волонтёры повсюду оставляли послания для Ж. С., и я думал, они адресованы мне…

— А я думала, они адресованы мне, — сказала судья Штраус.

— Но как же так? — удивилась Вайолет. — Ведь ваши инициалы вовсе не Ж. С.!