Михаил Колосов - Бахмутский шлях

Солнце село, но небо еще долго светилось. Наконец и оно погасло, а поезд все шел и шел.

Но вот колеса застучали на стрелках, зашипели тормоза, и поезд сбавил ход. Состав втягивался на какую-то большую станцию. Кругом стояли эшелоны, отдувались паровозы, вдоль составов с фонарями ходили осмотрщики вагонов, постукивали длинными молотками по колесам, руками щупали буксы — не очень ли нагрелись, открывали крышки и либо тут же захлопывали их, либо оставляли открытыми для смазчиков.

Яшкин поезд шел совсем медленно, вот-вот остановится. Яшка подошел к краю площадки, хотел побыстрее спрыгнуть на землю, чтобы не попасться на глаза часовому. Но не успел он поставить ногу на ступеньку, как увидел солдата. Поезд медленно двигался, и солдат шел рядом с площадкой.

Хотел метнуться на другую сторону, но солдат опередил:

— Слезай, пассажир, приехали! Слезай, слезай, не бойся.

Нехотя спустился Яшка на землю, стал перед ним, склонив голову.

— Ты зачем во Львов едешь?

— К брату. Брат у меня там в госпитале раненый лежит. Он на фронте был…

— Родителей нет, что ли?

— Отец погиб еще до войны, под поезд попал… — сказал Яшка и замолчал. Ждал, что тот спросит о матери. В голове замельтешили разные мысли — как отвечать. Сказать правду — могут отправить обратно. Не лучше ли прикинуться круглым сиротой? Может, солдат разжалобится и отпустит…

Но солдат ничего больше не спросил, а, подумав, проговорил:

— Ясно. Пойдем со мной.

— Куда? — насторожился Яшка.

— Пойдем, не бойся.

Они пошли в самую голову эшелона. Здесь была теплушка. Солдат отодвинул дверь, позвал:

— Товарищ лейтенант…

— Ну?

— Вот пассажира привел.

— Какого еще пассажира? — В дверях показался военный — без фуражки, в расстегнутой гимнастерке.

— Мальчишка… во Львов пробирается. Там у него брат в госпитале раненый, а родителей никого. Я его еще на той станции приметил… — сказал солдат.

Лейтенант молча смотрел вниз. Глаз его Яшка не видел, было темно, но он чувствовал, что тот смотрит на него.

— Давайте подвезем? — нарушил молчание солдат.

— Да… — раздумчиво произнес лейтенант: — Залезай, подвезем. А тебя, Григорьев, сейчас Самбеков сменит, — сказал он солдату и нагнулся, чтобы помочь Яшке забраться в вагон.

В вагоне было тепло. Привинченная к полу «буржуйка» полыхала жаром. Через открытую дверцу Яшка увидел в ней ярко раскаленные угли, свет от них падал на потолок. В глубине вагона на ящике в консервной банке укреплена свеча. При тусклом свете он рассмотрел там другие банки с нерусскими буквами, куски хлеба. В тот же миг он почувствовал вкусный запах мясных консервов и приступ голода. Яшка невольно проглотил слюну, отвернулся. В другой стороне вагона были нары. Один солдат, черный, курчавый, сидел на них, переобувался. Другой лежал, видны были лишь подметки его сапог, свисавших носками вниз.

— Проходи, садись, — сказал лейтенант, легонько взяв Яшку за плечи.

Тронутый таким вниманием, Яшка поднял голову и посмотрел в глаза лейтенанту. Они были грустные, задумчивые и очень добрые. «Как у Андрея», — подумал Яшка и пошел к ящикам.

— Есть хочешь? — спросил лейтенант.

Яшка неопределенно повел плечами: неудобно как-то сразу принимать так много от гостеприимных хозяев.

— Да ты не стесняйся! — сказал лейтенант. — Будь солдатом! Мы тебя возьмем на довольствие! Верно, Самбеков?

— Абсолютно правульно, — отозвался Самбеков.

Яшка улыбнулся — ему показалось смешным произношение Самбекова, посмотрел на него. Тот уже стоял, застегивал поверх шинели пояс. Черные глаза его блестели в отсвете огня от плиты. Солдат взглянул на Яшку и подмигнул ему, как давнему знакомому.

— Адын казах, в две шеренги стройся! — скомандовал он и, прищелкнув каблуками, добавил: — Можно идти, товарищ лейтенант?

— Иди. Смотри ночью повнимательней.

Самбеков ушел, а Яшка сразу почувствовал себя здесь своим: шутки Самбекова развеселили его, а военные слова — «будь солдатом», «возьмем на довольствие» — наполнили сердце гордостью.

Пришел со смены тот боец, который привел Яшку. Разрядил карабин, поставил в угол, подсел к ящику.

— Ну как, пассажир, дела?

— Ничего! — сказал Яшка, еле поворачивая язык во рту, набитом консервами и хлебом.

— Ну и хорошо!

Спать Яшку положили на нарах. Мерный перестук колес под вагоном, душистая солома и тепло в ногах от печки быстро навеяли сон, и он уснул.

Проснувшись, Яшка долго лежал с раскрытыми глазами, смотрел в дощатый потолок. Солнце только еще всходило, и лучи его светили в застекленный люк снизу.

Перекосившийся квадрат «зайчика» плавал по потолку, медленно перемещаясь то влево, то вправо, то вдруг он забирался далеко в угол, высвечивал там пыльную паутину и, постояв немного, снова выскальзывал на самую середину потолка или переползал на стену.

Старый вагон покачивался, на крутых поворотах скрипел протяжно и тоскливо, и лишь колеса под ним выстукивали бодрую барабанную дробь: так-так-так… так-так-так…

Яшка приподнялся и увидел лейтенанта и незнакомого пожилого солдата — они стояли, облокотившись о перекладину, смотрели на проплывавшие мимо развалины станций и полустанков. Григорьев сидел на ящике, читал книгу. Яшка догадался: пожилой — это тот, который вчера спал на нарах в сапогах. Теперь он не пропускал ни одного предмета, чтобы не сказать о нем что-либо лейтенанту.

— А тут, видать, немец быстро драпал: много техники валяется. Где можно — он все железо подбирает. Хозяйственный народ.

— Хозяйственный, — согласился лейтенант. — Только теперь ему не до этого хлама, исправные машины не успевает угонять.

— Мы переплавим. Доброе железо, хорошие плуги будут.

Они помолчали, и вдруг пожилой заговорил снова:

— О, даже будку на переезде взорвали! Шо ж то за стратегия такая? Ну, мост там, завод военный взорвать — это я понимаю. А вокзал, будку вот эту, школу чи там больницу, а то и простую хату — на що их уничтожать? Какая тут стратегия?

Лейтенант усмехнулся.

— Странно ты рассуждаешь, Петрович! Это ж все делается, чтобы опустошить землю, чтобы загнать людей в землянки, в пещеры, сделать их нищими и дикими, а тогда можно будет взять голыми руками и превратить в рабов.

— Так отступает же?.. Неужели ж надеется все-таки победить?

— Политика с дальним прицелом. Все это надо будет восстанавливать, а силы где взять? — горячо говорил лейтенант. — Одной соломы сколько нужно, чтобы хаты покрыть.

— Богато соломы потребуется, — согласился Петрович и взглянул на нары. — О, пассажир проснулся! Можно завтракать.

У Петровича рыжие закопченные усы и черные лохматые брови. На измятых погонах еле видна красная поперечная лычка ефрейтора. На груди справа — яркий значок гвардейца, слева на засаленной колодке — медаль.