Павел Шуф - Тайна Лысой горы

Лейтенант Авазов с нескрываемым удивлением посмотрел на нас, и в его взгляде я вдруг прочитал уважение — оно было написано большими буквами и поэтому легко читалось. Я невольно отвел глаза — у меня возникло ощущение, что я читаю чужое письмо и меня застают врасплох.

И снова стартовал учебный год…

…В конце урока мама объявила:

— Завтра состоится родительское собрание, так что не забудьте сказать об этом дома. И вот еще что, — добавила она. — Есть предложение: заслушать на отчет вашей Академии о работе летом. Поэтому подумайте сами, кто будет выступать.

Ясно, этими словами мама зажгла опасный фитиль! Потому что мы стали спорить, кому идти на родительское собрание. Я сказал:

— Пусть Фархад идет, он президент — ему и отчитываться.

— Что вы, ребята! — побледнел Камилов. — Это я не могу. Поработать — пожалуйста, а языком чесать это у нас ты, Володя, мастер.

Фархад, видимо, полагал, что этим он польстил мне.

— Спасибо за комплимент! — язвительно заметил я. — Тронут высокой оценкой работоспособности моего языка.

Все ребята согласились с Фархадом. И тогда я сказал:

— Будь по-вашему. Но только чур — пойду вместе с Фархадом. У Академии есть живой президент — как же я без него приду. Получится, что я самозванец. Нехорошо получится…

И тут я поймал взгляд Васьки Кулакова. Задумчивый взгляд.

— Вась, ты чего? — тронул я его за плечо. — Стихи, что ли, пишешь?

— Вот еще, — Васька брезгливо отдернул плечо. — Что мне — писать больше нечего!

— А чего задумчивый стал?

— Знаю сам — чего. Идея у меня появилась одна, да не скажу какая.

Я пожал плечами:

— Как знаешь, урток главный архитектор!

Ах, если бы я в ту минуту поглубже заглянул в Васькины глаза и попытался прочесть, что в них. Быть может, не произошло бы тогда у нас ужасного конфуза…

Родительское собрание вела мама — как классный руководитель. Многие говорили. А потом дошла очередь и до нас с Фархадом. Стал я перечислять, что проделано за лето, и такая меня посреди этого перечисления тоска взяла, что захотелось волком завыть и выпрыгнуть в окно. Я вдруг явственно услышал насмешливый голос Акрама: «Бюрократ несчастный! На копейку добрых дел — на сто рублей барабанного боя и фанфар». Я ужасно разозлился сначала на маму, а потом, малость подумав, на самого себя. Конечно, надо было с самого начала объяснить ей, что нелепо выставлять нас самохвалами, заставляя на собрании всенародно колотить себя в грудь, как в колокол, и звенеть на весь мир:

— Слушайте, и не говорите, что не слышали! Мы — хорошие, мы — благородные, мы — находчивые. Погладьте нас по голове!

Эх, Балтабаев, Балтабаев, куриные у тебя мозги! Не сам ли ты недавно на отрядном сборе петухом наскакивал на Стеллу Хван и нещадно клевал ее за хвастовство? И вот теперь сам же и попался на ту же наживу. Я уронил голову и замолчал. Потому что вдруг все слова, до того растянутые в стройную и ясную цепочку и только ждущие своей очереди звонко выскочить изо рта, вдруг пугливо сбились в бурлящую кучу и перемешались.

— Что же ты замолчал, продолжай! — окликнула меня Роза Хегай. — Расскажи, как вы Васю Кулакова перевоспитали.

Я ужаснулся. Это что же — при Васькином отце хвастливо рассказывать, как мы к его, отцовскому, сердцу пути-дороги искали? Как Васька хулиганил напропалую — потому что, по нашим наблюдениям, Николай Степанович частенько пускал гулять свой ремешок по Васькиным мягким местам, а потом Кулак нес к нам свою ответную злость и обиду?.. Я вздохнул, не проронив ни слова, и только глубже вонзил взгляд в пол, будто хотел покрепче зацепиться за него взглядом— чтобы уже никто не сумел заставить меня поднять голову и раскрывать наши тайны.

— Ну, что ж, — поднялась из-за парты Роза. — Понятно, Балтабаев решил поскромничать.

Она улыбнулась и продолжила:

— А между тем, ребята сумели проявить много педагогического чутья и добились того, что, не скроем, долго не удавалось даже учителям. Они внушили Васе

Кулакову, что у него есть талант к изобретательству и столярному делу. Способности у мальчика скромные, но внушение, оказывается, великая вещь. И — пожалуйста!

Кулакова сегодня уже не узнать. Не дерется, не хамит, охотно принимает участие в общественно-полезных делах. Ну, а что воображает себя главным конструктором — так бог с ним, пусть воображает!

Я мельком глянул на Николая Степановича. У него полыхали уши. С такими ушами стоять на перекрестке — все движение остановить можно. Губы его трепетали. Наконец, он вымолвил, с трудом связывая слова:

— А… разве… Васятка… сами ведь признали… старается… лучший проект тахты… Чаем аксакалы наградили… Ленточку резали… Все вранье?..

Каждое слово его летело в меня как увесистый щелбан, от которого невозможно было укрыться. И тут произошло вот что. Дверца шкафа, в котором у нас стоят карты по географии и истории, да ведро с веником и швабра, с грохотом отворилась и в класс… вывалился Васька Кулаков. Он тяжело дышал, кулаки его были крепко сжаты. Все с изумлением смотрели на явление ученика из шкафа. Васька в два прыжка подлетел ко мне, лицо его исказила гримаса.

:— Ты… ты… — силился выдавить. — Ты предатель… Ты… обманул меня… А я… значит, вы смеялись надо мной, когда… я старался…

— Ну, что ты, Вася! — в отчаянии вскричал я. — Никто, никто тебя не обманывал. Ты, и правда, наш главный конструктор!

Васька не слушал меня. Его душили неподдельные слезы. Он бросился к двери и уже с порога прорыдал:

— А я… я… сюрприз хотел… В шкаф спрятался, чтобы в конце собрания всем цветы вручить. Я их специально выращивал дома. Бери, Балтабаев, они твои…

Спасибо!..

Васька хлопнул дверью. Все подавленно молчали. Роза Хегай покачала головой:

— Ну, и воспитание! Без спроса в шкафу сидел. Безобразие!.. Вы бы, Николай Степанович, занялись сыном всерьез. Пропадает парень.

Николай Степанович вздрогнул и забормотал:

— Я… Это… займусь… Нынче же…

Мне показалось, что его правая рука плюхнулась с парты на колени и осторожно поползла к ремню.

— Да, Балтабаев, что-то вы не доработали, — вздохнула Роза.

Не отвечая ей, я подошел к шкафу, собрал все цветы, которые Васька, и правда, до собрания тайно снес сюда, и весь этот огромный сноп поднес Розе Хегай.

— Держите, — хмуро сказал я. — Это вам!

Все бы хорошо, да только Васька Кулаков снова беспокойный стал. Это после того-то случая на родительском собрании. И надо же было ему в шкаф со своими цветами прятаться… Хуже всего было то, что Васька перестал нам верить. В каждом слове, в каждой затее он старался увидеть затаенный смысл. Ему казалось, что мы только и думаем, как перевоспитать его, наставлять, поучать.