Павел Мисько - Новосёлы

Общая комната соединена у нас с кабинетом дверью — смежная. В общей комнате стучит швейная машина. Мама продолжает шить, не вмешивается — непедагогично спорить о детях при них же. А как только я вышел в коридор, мама сказала вполголоса:

— Иван, какая тебя муха сегодня укусила? Порвал бы хоть по одному письму, если так уж руки чесались. А задачки придётся снова решать, снова намажет.

— Если хоть одна помарка будет, ещё раз перепишет… — Папа грохнул стулом: наверно, подвигался ближе к столу.

Это была Жорина идея — сделать уроки на переменах, чтоб больше времени осталось на пещеру. Если б я знал, что так всё кончится…

Упражнение по письму я переписал хорошо, буква в буквочку. Даже самому понравилось. А папа посмотрел и ничего не сказал.

Обидно… Зачем тогда я так старался?

Когда я сделал один столбик примеров по математике, кто-то позвонил в дверь.

В кабинет через минуту вошла мама.

— Друг твой просит, чтоб вышел… Секреты какие-то.

Я вышел, и Жора сунул мне в руки пять рублей и пятнадцать копеек — сдачу с десятки.

— Вот, видишь, руки в масле… И замок был измазанный, и ключи — еле оттёрли. Четыре рубля и семнадцать копеек стоит.

Четыре так четыре… Я сунул деньги в нагрудный карманчик рубашки и захлопнул дверь перед его носом. Некогда с ним болтать. Небось у него целы тетрадки и по письму, и по математике.

Интересно всё-таки, сколько стоит новый замок? Ну, предположим, четыре рубля и семнадцать копеек… Так сколько тогда должно быть сдачи? Разве столько, сколько он мне вернул?

Я списал в тетрадку ещё один столбец примеров. В нём почему-то на один пример оказалось больше. А как в задачнике? Нет, в задачнике столбики ровные, как подрезанные. Что за чудо?

— Уснул? — отложил папа газету. — Что это за «десять р»? А «4,17» откуда взял? Дроби, да ещё десятичные… Во втором классе такого не проходят.

— Вот задал работу хлопцу!.. — не выдержала мама. — Ему уже спать пора.

Я сразу зевнул во весь рот. Вот видите, спросонок всё написалось. А спросонок не только «десять р» — любую чушь напишешь. Интересно, догадается папа, что Женя Гаркавый оставил тогда ту десятку мне?

Тр-р! — вырвал папа страницу из новой тетрадки по математике… Защипало глаза: третий раз надо задачки переписывать! А сколько уже раз за день слёзы?

Хорошо, что хоть про «десять р» не расспрашивает…

— А когда я стих… стихотворение буду учи-и-ить?.. — завёлся я опять.

— Ночь впереди. Мы ляжем спать, а ты иди на кухню или залезай в ванную и учи!

— Что ты говоришь, Иван! — опять не выдержала мама. — Поучай, наказывай, но не издевайся!

Папа промолчал.

Шлёпают тапочки — из ванной выходит бабушка. Ко лбу прилипли пряди волос, мокрые руки отставлены в стороны.

— Постирать постирала, а высохнет ли до утра? Это же надо додуматься: ковыряться в земле в школьном костюме! Сними рубаху, простирну заодно…

— Я встану пораньше, утюгом досушу. Обормот несчастный… Всей семьёй не можем на него настираться и насушиться, — сказала мама.

Стянул быстрее рубашку. Я мог бы и майку снять: меня уже бросало в пот от этих задачек.

В ванной, слышно, что-то звенит, падает в воду — тёх! тёх!

— О-о, да у него тут настоящая сберегательная касса! — слышится удивлённый голос бабушки.

Идёт быстренько сюда — и прямо к папе.

— Что это такое, Иван? — разжала она кулак перед его носом. На ладони лежала смятая, мокрая пятирублёвка и несколько медяков. — Ты знаешь, я не вмешиваюсь в воспитание. Но если по столько давать ребёнку денег, кто из него вырастет?

Папа поводил глазами с денег на меня, с меня на деньги.

— Откуда они? — В голосе грозные нотки.

— Из кармана выпали у Жени.

— Я у него спрашиваю: где взял деньги?

Я молчал, понурив голову. А что будешь говорить? Разве кого убедишь, что Гаркавый насильно всучил мне эти деньги? Такое у взрослых, наверно, не бывает, чтоб насильно… Отец не поверит. И разве я виноват, что так случилось? Я же не просил у Жени эту десятку. Я даже забыл о ней! Если б сразу вспомнил, то отнёс бы Гаркавому… Зачем, чтоб он расплачивался за… того кота в мешке… Морскую кошку.

— Язык проглотил? — В голосе отца зазвенела сталь.

Что-то с ним сегодня случилось. Никогда раньше таким не был. Может, на работе неприятности? Может, его рационализаторское предложение не приняли?

— Женичек… — пришла к нам мама, — Женик, скажи мне, только по-честному. Ты ведь взял эти деньги из моей сумки, да? Там, кажется, была пятёрка, а теперь нет.

— Не брал… — залился я слезами. Голова у меня болела и трещала.

Пятёрка уже у неё пропала! Сразу — пятёрка… Может, сотня?!

Все молчали, думали, что я пореву немного и что-нибудь скажу. Но не дождались. Папа забегал из угла в угол, натыкаясь на стулья.

— И это… Ни у кого чужого не брал?

Мама боялась даже вымолвить — «украл». А могла бы смело говорить. Если присвоил, то считай, что украл.

Меня начало трясти.

— Я не вмешиваюсь… Но прекратите эти эксперименты! — закричала на них бабушка. — Пусть идёт спать, завтра обо всём расскажет сам… И встанет пораньше, уроки доделает.

Бабушка вытащила меня из-за стола и повела в свою комнату, на кушетку, хотя я сплю в общей комнате.

Папа и мама на это и слова не сказали. Они не шелохнулись, как будто их громом пришибло.

Бабушка помогла мне даже штаны снять. А когда она накрывала меня одеялом, я вдруг и рассказал ей, как получилось с деньгами. Сказал, куда четыре рубля и семнадцать копеек пошло…

— Ну вот и хорошо. У человека была беда, а ты помог, и правильно сделал. Павлуше надо помогать — одни растут с Генкой, без отца… Спи! Мелочь я тебе оставлю на мороженое, а пятёрку заберу.

— Так мне ведь нужны деньги! На пластилин… Три коробки! — говорю я. — Кукольный театр будем лепить с дядей Левоном… Мы «Артек»… Но я никому, нигде, никогда… Ни за пуд шоколада, ни за ящик халвы…

— Ну, хорошо, хорошо… Ты спи, постарайся быстрее уснуть. А завтра будешь лепить свои театры, кино.

У бабушки и лицо побледнело, и руки тряслись. Подвернула повыше рукав и голым локтем притронулась к моему лбу. Не ладонью, а локтем! Ну и чудачка…

Дверь она прикрыла не плотно, и я всё слышал, о чём разговаривали в общей комнате. Бабушке казалось, что она шепчет только папе и маме. А она кричала шёпотом:

— Довели хлопца!.. Бредить начал: то театр собирается лепить, то в Артек ехать… Боже мой, какой-то пуд шоколада поминал, ящик халвы!

И все начали говорить, как испорченное радио: то громко, то шёпотом, то совсем не слышно. Об одном говорили — как лучше воспитывать детей.

— Я не вмешиваюсь… Я не вмешиваюсь, но послушайте!.. — прорывался высокий голос бабушки.