Павел Мисько - Грот афалины

Слухи подтвердились: Султан Муту (чтоб ему жить еще лет сто и все сто раком ползать!) продал их остров, их любимый Биргус, американцам за полмиллиона долларов. Говорят, будто султану не хватило денег на новые ножны для криса-кинжала. А ножны не простые – отлитые из золота и украшенные бриллиантами. Такой крис – символ Верховной власти. Похожие крисы есть только у раджи его Величества Верховного Правителя Малайзии и у брунейского султана. Далеко Малайзия и Бруней, не одна тысяча километров до них. Кое-кто называет другую причину продажи острова: Муту любит устраивать пышные шествия и представления, ему очень нравится, когда несут его расцвеченные портреты, водят по улицам двух купленных для таких торжеств белых слонов. Так и не удивительно, что казна стала пустой!

Люди сидели под баньяном, Деревом Собраний. Пришли даже женщины и дети, хотя прежде их никогда сюда не пускали. Младенцы и годовалые малыши были у матерей на руках, сосали грудь и зыркали глазенками на окружающих. По-настоящему, то разве полагается сидеть здесь женщинам и детям? Здесь только старейшим мужчинам разрешалось мудро морщить лбы и чесать затылки.

Снова и снова заставляли ходоков рассказывать все, как было на Главном острове, в Свийттауне, как их приняли в султанском дворце, что говорили. Ни староста Ганеш, ни дед Амос, ни дядюшка Амат ничего не могли добавить к своему рассказу. Все казалось чудовищным, невероятным, люди просто теряли дар речи. Совсем недавно английская королева подарила архипелагу самостоятельность. Создали султанат, архипелагом начал управлять султан, а не английский губернатор. Но разве же для того султан получил власть, чтобы распродавать архипелаг по частям?! Хоть и много в нем островов с атоллами и атолльчиками, не одна сотня наберется, но куда же деваться людям?

Янг чувствовал на своих голых плечах жаркое дыхание матери, она гладила его по голове, успокаивала. А как ты успокоишься, если вся молодежь волнуется? Стоят юноши и девушки, подпирая спинами корни-стволы баньяна, и гудят, гудят…

– …Я чувствую, что вы опять нам не верите! – подслеповатый Ганеш загорячился, шепелявя, забрызгал красной от бетелевой жвачки слюной. (Янгу казалось, что Ганешу еще там, на Главном, двинули кулаком в зубы, и он до сих пор исходит кровью). – Убейте меня тут, под этим деревом, если не верите! Я хочу умереть на своей земле… Разве вы стали слепыми и глухими?! Разве вам затянуло бельмами глаза, как мне? Пусть уж я плохо вижу, но зато хорошо слышу и у меня есть нюх. Послушайте и вы! Послушайте!.. – Ганеш, призывая к тишине, поднял вверх скрюченный палец, искалеченный когда-то укусом змееподобной рыбы мурены.

Не надо было и призывать к тишине. Уже третьи сутки день и ночь в несколько смен работали, визжали лебедки, ревели и грохотали моторы, слышались выкрики-команды на английском языке. В бухте, которую образовала лагуна их острова-атолла, выгружали всякие ящики и контейнеры, а также огромные части машин, обитые со всех сторон досками. Ползли бульдозеры, похожие на танки без башен и пушек, с большущими отвалами-ножами, скреперы и экскаваторы-погрузчики, машины-самосвалы. Ящики сгружали с мотоботов, различные машины – с моторизованных площадок-понтонов. Бульдозеры сползали на берег своим ходом, едва только солдаты успевали закрепить понтоны и положить широкие пандусы-съезды. А на рейде, за входом в лагуну, стояла самоходная громадина баржа, в ее корме откинулась, словно подъемный мост, стенка, и там зияла темная четырехугольная дыра. С баржи, из ее бездонного чрева, и извлекалась вся эта техника и контейнеры. Чужеземцы торопились, возможно, боялись, чтоб султан не передумал, не потребовал назад купчую на остров.

– Так что же нам делать?

– А как с остальными деревнями? Может, их не будут трогать? – снова послышались выкрики.

– Будут! Я говорил со старостами тех деревень. Всем приказано собираться и выезжать! – ответил Ганеш.

Вокруг снова громко зашумели:

– Как это собираться? Куда-а?!

– Разве я заберу с собой кокосовые пальмы?

– А куда же деваться мне-е-е? А мои же вы ноженьки! А кому же я нужна, если мне и тут житья нет?!. – голосила старая Рата. Она сидела впереди Янга, выставив толстые, как колоды, ноги в обвислых уродливых складках. Сколько помнит Янг, у нее всегда были такие ноги. Все силы она тратила на то, чтоб таскать их. Родные отказались от Раты – слоновая болезнь неизлечима, – и старуха нищенствовала.

– У меня девять пальм. Как я проживу без них, кормилиц?! – выкрикивал кто-то плаксивым голосом.

– Султан же обещал при коронации: столичный остров, Главный, будет беречь, как наседка каждого своего цыпленка. А теперь что? Сам клюет нас, как коршун! – это был голос Раджа, брата, Янг выделил его из всех голосов.

– О, великий Вишну! Всемогущий Вишну! Наипрекраснейший Вишну! За какие грехи послал эти муки? Сотвори чудо, спаси нас!

Крики, плач… Глядя на матерей, заплакали и дети.

– Тихо-о! Дайте и мне сказать! – кричал, надрывался в этом содоме китаец Ли Сунь. Он пробрался в центр, поклонился во все стороны. Хвостики повязанной косынки мотались сзади, как две косички. – Ну, чего вы паникуете? Все идет к лучшему, а не к худшему. Хоть свет повидаете, а то некоторые из вас за всю жизнь дальше Биргуса нос не высовывали.

– Верно говорит! Пусть сгорит этот остров! Сидим, как в норе! – кричал Пуол. По возрасту он ровесник Раджу, в детстве даже играли вместе, водили компанию. «Но почему он не любит свой Биргус?» – думал Янг.

– Вас же не просто выгоняют отсюда! – все еще надрывался Ли Сунь.

– «Вас…» А тебя что – не выгоняют? Ты тут остаешься? – бросил ему Радж.

– Нас, нас… Я просто оговорился! – продолжал Ли Сунь. – Нас же пе-ре-се-ля-ют! В другое место, на другой остров. Транспорт дают.

– Не нужен нам другой! Знаем, какая земля на Горном! Слышали! С одной стороны гора, с другой – болото! А хорошая земля вся занята!

– Говорю: дадут хорошие участки – разводите кокосы, сушите копру. А кто не захочет… – голос Ли Суня охрип, сорвался.

– Посадишь пальму – жди шесть-восемь лет, пока появятся на ней орехи. А эти восемь лет зубы на полке держать? У меня же пятеро детей!

– …А кто не захочет… Я хотел сказать – кто захочет поменять свою жизнь на городскую, устроиться на другом острове, не на Горном, – пожалуйста, перевезут со всем барахлом! – кричал Ли Сунь. – Слышите? И еще пятьдесят долларов на семью дадут! – китаец закашлялся.