Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Немедленно, как я и рассчитывал, Дуны отступили в глубь долины, оставя у Ворот трех человек. Все шипело, трещало, стонало, рушилось. В долине было светло, как днем.

Я не мог не злорадствовать, видя, как эти всегдаш­ние гордецы и тщеславцы торопливо оставляли позиции и спешили к своим гибнущим очагам. Но я видел, что оста­лось их не более дюжины, и не было в тот миг никого прекраснее и отважнее на всем белом свете, чем Дуны, и не было никого отчаяннее и жесточе, чем они. Да, их ос­талось совсем мало, и я, взяв на мушку их старшего, — это оказался Чарли — уже был не в силах стрелять. Они были совсем недалеко от нас, и каждый, освещаемый со всех сторон, был виден, как на ладони, и никто из них, ослепленный сплошной стеной огня, не видел нас. Может, взять их в плен? Зачем? Ведь завтра их все равно повесят. И все равно я уже не мог стрелять, и остановить своих ребят я тоже не мог.

А ребята мои уже не ждали от меня никаких команд. Те, кого они ненавидели столько лет лютой ненавистью, были перед ними, и глупо было упускать такой случай. Дюжина мушкетов рявкнула по команде старого Айка, и половина Дунов прекратила существование на грешной земле.

Видел я на своем веку бойню и пострашнее этой, но то, что творилось сейчас на моих глазах, всколыхнуло все мое существо, и я уже готов был загородить собой Дунов и пасть от пуль своих же товарищей, лишь бы прекратить это смертоубийство, но следующее мгновение совершенно отрезвило меня, и я, придя в себя, увидел, что все идет так, как надо: истошные вопли женщин переполняли долину, малиновые бревна со стуком и скрежетом падали в реку, а Дуны, оставшиеся в живых, бросались на нас, подобно демонам, бешено стреляя куда попало и не замечая нас, паливших из-за кустов, но вдруг, заметив, побросали на землю разряженные ружья и пистолеты и, выхватив сабли, двинулись на нас врукопашную.

На какой-то момент, мы, хотя нас было вдвое больше, попятились, ошеломленные бешеным натиском. И снова я залюбовался Дунами — какие молодцы! — и снова я прекратил стрельбу, но на этот раз была тому еще одна причина: среди шума и ярости битвы я искал глазами Карвера, искал и не находил. А потом, когда уже и наши порохов­ницы опустели и в воздухе замелькали одни лишь кулаки и сабли, я и вовсе думать забыл о Карвере Дуне, заботясь лишь о том, чтобы вовремя нанести удар и самому не пропустить удара, но то, что при этом увидел я краем глаза, я потом, много-много лет спустя, все не мог забыть: я увидел, как муж Марджери Бэдкок убивает Чарли Дуна.

Ночь расплаты, ночь огня и страданий прошла, как и всякая другая. И когда наступил бледный мартовский рас­свет, никого из Дунов уже не было в живых, никого, кроме Каунселлора и Карвера, которых мы не нашли среди мертвых. Все дома Дунов сгорели, и река тут же погасила горячий пепел и унесла его вниз.

Придя в долину на следующий день, мы были столь же полны ликования, сколь и тревоги. Во-первых, что было делать с женщинами и детьми, оставшимися без крова и без куска хлеба? Во-вторых, что мы ответим мировым су­дьям, а случится, и самому лорду Джеффризу, когда выяс­нится, что мы взяли закон в собственные руки и уничто­жили банду разбойников, не имея на то никаких официальных полномочий? В-третьих, что делать с богатой добычей, свалившейся на нашу голову? (Бриллиантовое ожерелье Лорны, замечу в скобках, мы так и не нашли.)

Многие — слишком многие — предъявили права на имущество Дунов. Всякий, кого они когда-либо ограбили, хо­тел вернуть потерянное и получить еще что-то сверх того — за нанесенный ущерб. Бароны требовали все; того же потребовал королевский комиссар в Порлоке; участ­ники сражения также рассчитывали на все имущество, и даже священники нескольких окрестных приходов загово­рили о своей доле.

Кончилось тем, что хранителем и распорядителем разбойничьего добра назначили меня. Я долго думал, что предпринять, и то, что я решил, мало кому понравилось, но несомненные преимущества в моем плане были. А план был такой — не платить ни пенни баронам, священникам, и даже королевскому комиссару, но, возместив эксмурцам недавние потери, те, что можно было доказать, остальное же отправить в Вестминстер, в казначейство. Идея была хороша тем, что все заявители — от баронов до священни­ков включительно — должны были доказывать свои права на разбойничье добро не мне, а суду.

Осуществляя свой план, я, нимало о том не догадываясь, получил могущественного сторонника в лице всесиль­ного лорда Джеффриза. Он был воистину первым человеком в нашем королевстве, потому что после мятежа Монмута он безо всякого разбирательства повесил пятьсот че­ловек, где девять из каждых десяти были ни в чем не повинны. Король, благодарный Джеффризу за подавление бунтовщиков, предоставил ему высшую правительствен­ную должность и свободу действий.

В то время я ничего не знал о возвышении лорда Джеффриза, но если бы и знал, я не стал бы действовать по-другому, потому что поставил своей целью передать все имущество именно правительству, а не конкретному государственному чиновнику. В действительности же все полу­чилось как раз наоборот. Став во главе того, что именуется «законом», лорд Джеффриз положил награбленное Дунами — стоимостью около пятидесяти тысяч фунтов стерлингов — себе в карман, чему и возрадовался, ибо заимел целое состояние, не ударив пальцем о палец.

Вначале мы не знали, что делать с женщинами и деть­ми. Некоторых я привел на нашу ферму, и на первое вре­мя мы, то есть я, матушка и Лиззи, обеспечили их всем, чем смогли. То же сделали и многие другие фермеры. Мы поддерживали своих подопечных, пока те, оправившись от пережитого, не встали на ноги, не нашли себе места и жизни. Кого-то из женщин забрали к себе их родители, кого-то — их прежние мужья или — кто знает? — их прежние возлюбленные. Другие отправились искать счастья и Северную Америку, в Новый Свет, прослышав, что в тамошних европейских поселениях большая нехватка белых женщин. Многие женщины разбрелись по английским городам, а те, что были попроще и повыносливее, нашли себе работу на деревенских полях. И только очаровательный малыш Карвера Дуна, потерявший свою мать, остался с нами в Плаверз-Барроуз.

Мальчик следовал за мной везде и повсюду. Он полюбил меня с той силой, с какой его отец — возненавидел, и я, почувствовав чистоту и отвагу его крохотного сердечка, привязался к нему, как к родному. Он сказал, что его зовут Энси, то есть Энсор. Вне всяких сомнений, его назва­ли в честь прадеда — старого сэра Энсора Дуна.

Однако, как я ни любил бедного ребенка, мысль о том, что его отец, жестокий и необузданный Карвер, скрылся во время боя в долине и по-прежнему разгуливает на свободе, не давала мне покоя. Голодный, бездомный и от­чаянный, великан, прекрасно владеющий любым оружием и опьяненный чувством мести, — такой человек мог наделать еще немало великих бед. В том, что он исчез, виноваты были горняки (я еще расскажу, как это получи­лось), но в том, что исчез Каунселлор, виноват я и только я.