Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Дело это, похоже, только и занимало здешних судей, потому что то, из-за чего я прибыл в Лондон, никого не интересовало, и я, попав в самую гущу политических страс­тей, не понимал, нужен ли я тут вообще кому-нибудь. Где-то в середине июня судьи вынесли решение: Лондонский Сити должен уступить свои права королю. Сразу же после этого были арестованы лорд Вильям Рассел и мастер Алджернон Сидни [33] Лорд Вильям Рассел (1639—1683), один из лидеров вигов (о ви­гах см. комм. 40), яростный противник режима абсолютной мо­нархии, который попытался восстановить Карла II. Приговорен к смерти и обезглавлен в июне 1683 г. Алджернон Сидни (1622—1683) — полити­ческий писатель, один из культурнейших людей своего времени, убеж­денный республиканец, один из вождей парламентской армии в период гражданской войны. После реставрации Стюартов вынужден был эми­грировать. Получил разрешение вернуться в Англию только в 1677 г. Обвинен в заговоре против короля. Процесс над ним Джеффриз (см комм. 26) превратил в судебный фарс. Приговорен к смерти и обезглавлен в июне 1683 г. . Их заключили в Тауэр [34] Тауэр — (англ. — башня)— замок-кре­пость в восточной части Лондона на берегу Темзы. Вплоть до 17 в. служил одной из королевских резиденций. Здесь же (до 1820 г.) на­ходилась главная государственная тюрьма. , обвинив в заго­воре против короля. Это вызвало великое брожение среди горожан, потому что арестованных любил и уважал про­стой народ.

Шел второй месяц моего пребывания в Лондоне. Я жил за свой счет, поселившись в доме зажиточного меховщика. Я не отказывал себе ни в еде, ни в питье, и хоть я не из привередливых, но мне было с чем сравнить, и я постоянно замечал, что масло здесь не такое свежее, как в наших кра­ях, а молоко так просто вода. Впрочем, все это были мело­чи, а вот что беспокоило меня всерьез, так это солидный счет за кров и стол, который мне подавали каждую суб­боту после полудня.

Наконец, чувствуя, что деньги мои подходят к концу, а помощи ждать неоткуда, я решил, не тратя больше времени на мелкую чиновничью мошкару, обратиться непосредст­венно к судьям и настоять на том, чтобы они либо сняли с меня допрос, либо отпустили восвояси. (Должен пояснить вам, любезные читатели, что на следующий день после того, как я прибыл в Лондон, я подписал в присутствии нотариуса бумагу, где обязался в любое время и по первому требованию суда дать интересующие его показания.)

В тот день, когда в Линкольнз-Инн [35] Линкольнз-Инн — одна из старейших судебных корпораций Лондона. В 17 в. территория, занимаемая Линкольнз-Инн, была северо-западной окраиной столицы. должны были обезглавить лорда Рассела, толпы народа двинулись посмотреть на это кровавое зрелище, а я отправился в Вестмин­стер. Во дворце никого не было. Я постучал подряд в три двери, за которыми в иные времена кишмя кишели чиновиики и ходатаи неустанно сновали взад и вперед, но мне никто не ответил. Я бы еще долго блуждал по обезлюдевшим коридорам, но какой-то старик-служитель сказал мне, что судейских нынче нет и не будет, потому что все отпра­вились в Линкольнз-Инн.

Однако через несколько дней мне повезло несколько больше, потому что на этот раз чиновничья братия сидела на своих обычных местах. Но и на этот раз мне пришлось просидеть в приемной около двух часов, прежде чем из канцелярии не вышел какой-то важный господин и не осведомился, по какому делу я пришел. Я объяснил, что мне нужно к главному судье его величества. Тогда господин ввел меня в комнату и приказал младшему клерку разо­браться со мной. Младший клерк разбираться не стал, а отправил меня к просто клерку, а просто клерку, видимо, тоже было недосуг, и он молча ткнул пальцем в сторону старшего клерка.

Представ пред ясные очи старшего клерка, я с любопытством подумал, в какую же сторону ткнет его указующий перст, но он, на мое счастье, оказался человеком без фан­тазий, и поэтому сразу приступил к делу.

Вникнув в мое повествование, он глубоко вздохнул и нахмурился так, словно я его чем-то жестоко обидел.

— Итак, Джон Ридд,— спросил он строго,— как я понимаю, ты хочешь встретиться с лордом главным судьей, именно с главным и никаким иным?

- Да, сэр, я желаю этого уже более двух месяцев.

- Что ж, будь по-твоему. Но помни: ни слова о том, что тебе пришлось здесь так долго задержаться, иначе у те­бя будут большие неприятности.

— Неприятности? — удивился я.— За то, что я проторчал здесь столько времени и против своей воли?

Старший клерк не удостоил меня ответом. Он провел меня через короткий коридор к дверям, прикрытым портьера­ми, и шепнул мне на ухо: Когда лорд главный судья подвергнет тебя пере­крестному допросу, не мычи, не мямли, а отвечай ему громко, внятно, правдиво — как на духу. И не вздумай путаться в показаниях. Судей будет трое. На тех, что по кра­ям, не обращай внимания, а вот с тем, что посередине, дер­жи ухо востро и не вынуждай его дважды задавать свой вопрос.

Я поблагодарил чиновника за совет. Он приподнял портьеру, втолкнул меня в комнату и бесшумно закрыл за мной дверь.

Комната, в которой я очутился, была не сказать, что­бы большой, но потолки в ней были довольно высокие. В комнате сидели трое судейских, одетые в меха, и на го­ловах у них красовались громадные седые парики. Одна­ко вместо того чтобы заниматься извечной писаниной, судейские оживленно переговаривались между собой и звонко смеялись, и тот, что сидел посередине, похоже, был душой всей компании: когда я вошел, он рассказывал что-то такое, от чего остальные надрывали животики, задирая ноги чуть ли не к потолку. Из-за париков трудно было угадать возраст почтенных господ, но, судя по голосу, са­мым молодым из них был тот, кто выкладывал веселую историю, и он-то и был здесь главным.

Я было собрался представиться им, но лорд главный судья, опередив меня, громко спросил:

— Ты ко мне? Кто ты?

- Меня зовут Джон Ридд, ваша милость,— таким же громким голосом ответил я.— Я живу в Орском приходе в графстве Сомерсет. Я прибыл в Лондон более двух месяцев назад с королевским гонцом по имени Джереми Стикльз. Мне было велено неотлучно находиться здесь и быть готовым в любой момент дать показания по делу мне не известному, но касающемуся покоя и благоденствия нашего всемилостивейшего короля Я уже трижды видел его на здешних улицах, но он ничего не сообщил мне о своем покое и благоденствии. Ежедневно, кроме воскресений, я прихожу в Вестминстерский дворец, но никому до меня дела нет. Ныне, представ перед вашей милостью, я прошу отпустить меня домой.

— Браво, Джон! — усмехнулся лорд главный судья. — Готов поклясться, что это твоя самая длинная речь в жизни. Да, я помню это дело, потому что занимался им лично. Сходу, однако, я к нему подступиться не могу, потому что подзабыл кое-какие детали. — Затем, с явным удовольствием оглядев мою фигуру, его милость сказал: — Хороши лондонские чиновники, нечего сказать! «Никому дела нет!» Не заметить такого молодца, это все равно что не заметить лондонский Тауэр! Ну и ну! Так ты говоришь, что проживаешь в Лондоне уже более двух месяцев? Однако это безобразие: за это время твое содержание влетело королю в кругленькую сумму.