Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Карета скрылась из виду. Мы свернули на узкую троп­ку и должны были смотреть в оба, чтобы не сбиться с пути, потому что дорога становилась все хуже и хуже, пока не пропала совсем. Мы с трудом продвигались вперед, не зная, сможем ли вообще добраться до дома.

На вересковую пустошь опустился плотный туман. Сколько себя помню, такого густого тумана прежде я ни­когда не видывал. И ни звука, ни ветерка вокруг. Мертвая тишина... Вскоре стало совсем темно. Мы уже не видели ничего, кроме холок наших лошадей, да еще землю (можно было разглядеть кое-где, потому что в тех местах, где за­держалась вода, земля была чуть светлее окружающего мрака. Джон Фрай дремал в седле, и я видел сквозь ту­ман, как покачивалась на ходу его воскресная шляпа.

— Где это мы сейчас? — спросил он, внезапно проснувшись. — Мы должны были проехать мимо старого ясеня, Джен. Ты его не заметил по дороге?

— Нет, Джон,— ответил я,— не видел я никакого ста­рого ясеня. Я вообще ничего не видел.

— Может, слышал чего?

— Ничего, кроме твоего храпа.

— Да, большого же ты дурака свалял, Джен, да и я ничем не лучше,— заметил Джон Фрай.— Однако тихо, паренек, тихо, тебе говорю. А теперь слышишь?

Мы остановили лошадей и прислушались, приставив ла­дони к ушам. Вначале мы не слышали ничего, кроме тя­желого дыхания лошадей и тихих звуков одинокой ночи, внимая которым хотелось ни о чем не думать и ни о чем не знать. Затем раздался негромкий звон, глухой и печаль­ный, и я коснулся рукой Джона Фрая, чтобы лишний раз убедиться и том, что я не затерян в этой ночи и что рядом со мной, не отставая и не забегая вперед ни на шаг, сле­дует живое человеческое существо.

В тумане показалась виселица. На ней, чуть покачива­ясь, висел мертвец, закованный в цепи.

— Это что, Джон, кого-то из Дунов вздернули? — спросил я.

- Типун тебе на язык, Джен! Никогда не говори такого про Дунов. «Дунов вздернули!» Экий ты, прости Гос­поди!

- Нo кто же он, этот, который в цепях? — спросил я.

- Он жил на той стороне вересковой пустоши, а овец крал на этой. Рыжий Джем Ханнафорд, так его звали. Впрочем, эта история — не нашего ума дело.

Мы приблизились к подножью виселицы, от которого в разные стороны расходились четыре дороги. Выехав на перекресток, мы теперь точно знали, где находимся. Джон весело понукал Смайлера: он был рад, что выбрался на до­рогу, ведущую к дому. А у меня все не выходил из головы Рыжий Джем, и мне захотелось побольше узнать о нем, о его жене и детях, если они у него вообще были. Но Джон больше не желал говорить об этом.

— Придержи язык, паренек,— грубо оборвал он меня. — Сейчас мы невдалеке от Тропы Дунов, в двух милях от хол­ма Данкери-Бикон, самого высокого места во всем Эксмуре [7] «Бикон» дословно означает «сигнальный огонь», «световой маяк», «буй», «бакен». Данкери-Бикон находится приблизительно в 8 км от береговой полосы. Высота — 521 м над уров­нем моря. . Ежели случится, что Дуны рыщут где-нибудь побли­зости, нам с тобою придется изрядно поползать на собст­венных брюхах.

Он говорил о Дунах — кровавых Дунах из Бёджворти [8] Беджворти — малонаселенная часть Эксмура, выходящая к морю по границе между Сомерсетом и Девонширом. , грозе двух графств, Девоншира и Сомерсетшира, — разбой­никах, изменниках и убийцах. Меня прямо затрясло в сед­ле, когда я снова услышал, как звенят цепи на мертвом разбойнике позади нас, и представил себе, как живые раз­бойники подстерегают нас впереди.

— Но послушай, Джон,— прошептал я, — неужели Ду­ны заметят нас в таком тумане?

— Господь еще не создал такого тумана, что застил бы их бесстыжие глазищи. А вот и долина.

Я хотел было пересечь Тропу Дунов на полном скаку, но Джон остановил меня:

— Не горячись, паренек, если хочешь свидеться с ма­терью.

«Странно,— подумал я,— почему он вспомнил о матери и не упомянул об отце?»

Мы начали осторожно спускаться вниз по склону глу­бокой узкой долины. Там, на самом дне ее, проходила тро­па Дунов. Мы скакали по густой траве и нас почти не бы­ло слышно, но от страха нам казалось, что стук копыт раз­носится по всем окрестностям. Затем мы перебрались на другую сторону и начали подниматься по склону, и уже почти достигли вершины, как вдруг я услышал на Тропе Дунов конское ржание, мужские голоса и бряцание оружия. Шум нарастал с каждой минутой. Я схватил Джона за руку.

— Ради Бога, Джен, слезай с Пегги и отпусти ее на все четыре стороны,— прошептал Джон Фрай, что я и сделал, потому что к тому времени Джон уже слез со Смайлера и лег на землю. Не выпуская поводьев из рук, я еле слышно пополз в сторону Джона.

— Брось поводья, тебе говорят, — лихорадочно зашеп­тал Джон, — Может, они примут Пегги и Смайлера за ди­ких пони и все обойдется, а не то быть нам с тобою нынче на том свете!

Я бросил поводья, тем более, что туман начал расхо­диться и на фоне неба нас хорошо было видно снизу. Джон лежал в небольшой впадине, и я вполз к нему тихо, как мышь, и замер около него.

На тропе, всего лишь ярдах в двадцати ниже нас, пока­зался первый всадник. Ветер, дувший в долине, разогнал перед ним ночной туман, и внезапно в четверти мили от нас вспыхнул яркий костер и вересковая пустошь окраси­лась в малиновый цвет.

— Это на Данкери-Бикон, — шепнул Джон Фрай так близко, что я почувствовал, как шевельнулись его губы. — Зажгли сигнальный огонь, чтобы указать Дунам дорогу до­мой. С вечера, видать, когда уходили на промысел, приста­вили к костру часового. Постой, что ты делаешь? Ради Бога...

Больше я уже не мог вытерпеть. Я выполз из впадины, сполз вниз и залег за кучей камней футах в двадцати над головами всадников, умирая от страха и любопытства.

Пламя костра яростно рванулось ввысь, изгибаясь на ходу, и мне вдруг почудилось, что небо, тяжко нависшее над ним, заколебалось. Гигантский красный сноп прорвал темноту, залив насупленные просторы боковым светом, и каждая морщина четко обозначилась на земле, словно бы угрюмый лик пустоши исказился от гнева из-за внезапного пробуждения.

Сигнальный огонь высветил холмы и долины во всей ок­руге и особенно скалистый проход и узкую долину подо мной, по которой всадники двигались молча, не оглядываясь по сторонам. Это были высокие мужчины могучего те­лосложения в кожаных жилетах и сапогах с высокими го­ленищами. На них были железные шлемы; грудь каждого покрывали широкие железные полосы; позади каждого ви­сели добыча, притороченная к седлу. Их было более тридцати. Они ехали, нагруженные овечьими тушами, двое подстрелили оленя, а у одного из них поперек седла лежал ма­ленький ребенок. Я не видел, жив он или мертв, но видел, как болталась из стороны в сторону его поникшая головка. Нет сомнения, подумал я, они похитили ребенка ради его платьица, а его взяли с собой, потому что не хотели задерживаться в пути для того, чтобы раздеть несчастного. Платьице и впрямь было невиданной красоты: везде, где на него падал свет, оно сверкало так, словно было сдела­но из золота из драгоценных камней. Господи, что же они сделают с малышом, подумал я, неужели сожрут?